– Премного благодарен, – сказал Юлик, вылезая под дождь.
– Благодарю покорно, – откланялся и Цезарь.
Вода лила как из ведра. Фары били в мокрую стену, дворники неистово шарахались из стороны в сторону. Джуда сорвалась от тротуара, рассекая дождь, пронеслась на мигающий жёлтый и полуобернулась ко мне:
– А я тебя помню… Странно, что я только сейчас тебя вспомнила, когда ты про Ёма сказала. Я тебя видела в клубе. Ты тогда тоже на сцене была. Ты же на чём-то таком играла?
– На варгане, – я засмущалась.
– Удивительно, что я тебя сразу не вспомнила.
– У меня другая причёска была…
– Ты давно знаешь Ёма?
– Нет. С того вечера.
– Девочки, а мы знаем, куда едем? – спросил брат.
– А что, тебе тоже какая-то особа нужна? – засмеялась Джуда, глядя на него в зеркало.
– Та, что мне нужна, здесь, – ответил он.
– Воистину, князь! – развеселилась Джуда. – Я думаю, Ём знает, куда мы едем. – Она стала искать в телефоне номер, не отвлекаясь от дороги. – Сейчас мы у него спросим.
– А ты тогда с Айсом приходила, – напомнила я. – Ты знаешь его?
– Абонент не абонент, – проворчала Джуда, кидая телефон на панель. – Что? Знаю ли я Айса? Даже больше, чем Ёма. Айс совершенный псих по его поводу, ты заметила?
– Немного.
– Это они сейчас вместе стали работать, – говорила, набирая снова. – А вообще-то знакомы лет сто. И с Айсом так было всегда. Точнее, я даже знаю, с какого момента так стало. С какого момента у Айса что-то заклинило в голове. Он ведь Ёма держит за кого-то… чуть ли не нового пророка. Верит в него. Просто верит, по-другому не скажешь. Что, ты не заметила? Он умеет скрывать, ага. Ём поначалу смеялся. Но сейчас, видишь, стал с ним работать. Я удивилась, когда узнала, что он в Россию вернулся и с ним контракт подписал. Но это понятно. Айс, видишь, как высоко взлетел. Шоу-биз, хм… У него успешных проектов море – если подумать, зачем ему Ём? В него сейчас только вложения, никакой отдачи. Но я уверена, что он ради этого всего и добивался. Ради Ёма, я имею в виду.
– Даже так?
– О, ты просто не знаешь Айса! Он всегда этого ждал. Он с Ёмом что-то связывает… вроде всеобщего преображения. Поэтому для него это сейчас… О, подожди, гудки. Ём, дружище, привет, как дела? – кричала она в трубку, руля одной рукой, а я сидела, вдавленная в кресло её словами, и не понимала, как могла я проглядеть Ёма в жизни Джуды, как могла проглядеть?
И вот Джуда говорит. Сидя в машине, держа в одной руке трубку, в другой руль, Джуда говорит так, чтобы мне одной её слышать. Её память говорит для меня.
Это летом было. В июле. Она поступала в институт культуры. Сдавала экзамены, все сдала, осталось узнать результаты – их в понедельник должны были вывесить на белом листе у входа, «на простыне», как говорили, на которой и зачинают, и умирают. Но Джуда не надеялась увидеть себя там. В душе она носила сквозняк, в сердце – недавнюю разлуку со своей любовью, а во рту – железистый привкус. Соседка по общежитию, приехавшая из города Чердаклы, говорила, что вкус медяка – к приплоду, беременная ты, говорила она, к знахарке не ходи. Джуда же понимала, что приплода ей ждать неоткуда, и если она и беременна, то лишь одним невызревшим своим будущим.
В общем, вот в такое время появился Айс и позвал её на природу.
Сейчас никто и не вспомнит, а он не расскажет, что учился в том же институте. На два года старше Джуды. Все дни, пока Джуда поступала, он окружал её, причём делал это так, как умел, держа монету о двух сторонах, так что Джуда ничего не замечала, а вокруг всем казалось, что дело у них давно сделано.
Айс был тогда не то, что сейчас. Был он худ и смугл и походил на бедного мексиканца, вечно голодного и готового батрачить за гроши. Усики, по которым его будут потом узнавать всю жизнь, ещё только пробивались. Шея его торчала изо всех воротничков так смешно, что он носил цветные платки и шарфы. Глаза его бегали, он за ними не успевал, поэтому зачастую вспоминал о том, что видел в течение дня, только во сне. Он был честолюбив и суеверен. Читал Рериха и Кастанеду. Перед сном выпивал чайник зелёного чая, чтобы не спать крепко, а проснувшись по нужде, записывал сны так быстро, что утром едва мог признать их своими. Он был
