законы, работающие законы, которые нельзя обойти. Музыка – это зрелище, отдых, престиж, что угодно. И человек идёт на концерт за удовольствием в целом – и не только от звука. Звука мало. Более того, во всём зале от самого инструмента, от того, как он звучит и что я на нём играю, удовольствие получить способен лишь я. Я один, понимаешь! Но тогда можно играть дома. А для слушателя включаются другие элементы: подзвучка, акустика… Вот и получается: если зал хороший, звук хороший, если приехали заграничные артисты и билет стоит штуку, если всё на сцене мигает, пыхает – вот тогда он сидит, ничего не слышит и не понимает, но ему нравится. Опять же реклама. Реклама ему сказала, что это хорошо. Что это модно. А нам ведь что надо? Чтобы ему было хорошо. Всё искусство для этого. А остальное – в пятую, в десятую очередь.
Он остановился. Уставился куда-то перед собой по ходу движения мигающего кольца из машин. Метрах в двухстах от нас у следующего перекрёстка был тот же плакат. Смешной и трогательный. С такого расстояния он был как раз подходящего размера.
– Ты здесь на немца похож, – улыбнулась я.
– А я и есть немец, – отозвался Ём. – В данный момент. Группа из Австрии, видишь? Я же говорю: на иностранное лучше идут.
Он опять посмотрел на меня с надеждой, что я пойму его, что я пойму больше, чем он говорит. Я перевела взгляд с плаката на его лицо и вдруг опешила:
– А серьга твоя? Где? Скрипочка у тебя такая… была.
– Снял.
Во мне плеснулась радость. Но я ответила равнодушно:
– Тебе шла.
Он промолчал. Стоял и смотрел на меня. И я на него. На губы.
– Что слушаешь? – Заметил проводки на моей шее.
– Так. Дали, – отмахнулась я, но он протянул руку и взял наушник. Я поставила себе в ухо другой и включила плеер.
Он узнал песню по эпиграфу:
– А, Серёжа, – назвал певца и разулыбался, как знакомому.
– Ты его знаешь?
Он не ответил. Стоял и слушал. А я смотрела на него. Мне казалось, что музыка течёт от меня к нему. От меня – к нему. Как тепло. Как любовь. Я не знаю. Это всё такое человеческое. Такое непонятное. Я не знаю.
– Старая песня, – сказал он потом, возвращая наушник. – Но хорошая. Группу Айс когда-то продюсировал. На заре туманной юности, так сказать. Идём? Я тебе обещал Москву, а мы стоим.
Мы свернули к Патриаршим.
– Все это не ново, я понимаю, – продолжил он, когда мы пошли вдоль пруда. – Не ново. Я раньше и сам думал: чистое искусство, настоящая музыка – это не для всех. Но так я думал до первого большого концерта. У нас всегда так – всё определяется первым разом.
– Продашься – не продашься? – сказала и пожалела: он обернулся и глянул болезненно. – Извини, пожалуйста.
– Да ничего. Ты не права, конечно. Потому что продавать тут нечего. Это не торг. Но это захватывает, да – когда тебя любят. Пьянит. А если ты ещё делаешь то, что хочешь, и знаешь и понимаешь, что делаешь это хорошо и правильно, так что перед собой не стыдно, так почему бы нет, а? Пусть любят не тебя – ведь большинство должно по логике любить не меня, а Айса. Он сделал им этот праздник! Но они-то об этом не знают. Я понимаю, не думай. Я все понимаю. И что? Как же тогда? А потом думаешь – да ладно! Ты же перед собой честен. Музыка – это что такое? Может, если вот так всё преподносить, она и глухих в конце концов коснётся?..
Он уходил в свои мысли, как в омут. За ним уже сложно было следить.
– Музыка – это же как… Идёшь иногда и чувствуешь себя струной. И поёшь на ветру, звенишь, чисто-чисто, такой невозможной чистоты звук, что оглохнуть можно. Даже сердце заболит. Это тяжело, больно, да, но от этого не откажешься, если хоть раз стал такой струной. Это как донести? И надо ли? Чтобы понять это, надо хоть раз такой струной стать. Кто не был – не поймёт. Только этого мало! Ты думаешь, это сложно, а это ещё ерунда. Другое вот по-настоящему. Это когда ты будто в коконе. Но вдруг за пустотой, тишиной начинаешь слышать звуки. Такие, знаешь – будто ветер воет. Воет, ревёт, рвёт тебя. Его слушать нельзя, чтобы с ума не сойти, но слушаешь, деваться-то некуда. А потом понимаешь, что он – музыка. В сути своей, понимаешь? И это как выскажешь? Этого и сам не понимаешь, а как – чтобы все? И тот, который глухой, и тот, который трали-вали? Я вот не знаю. Я просто не знаю.
