Тео. Мул подождет!
Тео по-прежнему не открывал глаз. Может, это и к лучшему, учитывая, что собирался предпринять Казанова. Он распорол рубашку Тео по шву, обнажая левую руку со стрелой, торчавшей чуть ниже плеча. Нужно было вытащить наконечник, как можно меньше загрязнив рану.
Фургон, вывезший их обоих из боя, оказался хранилищем личных припасов майора, то бишь деликатесных харчей и белья. Раскупорив бочонок с водой, Казанова намочил чистую салфетку и протер руки. Пальцами растянул рану, приготовился вытаскивать стрелу… К его удивлению, древко вышло очень легко. Слишком легко. Казанова выругался, поняв: наконечник остался в теле.
– Что же они по твоей железной руке промазали, Тео, – вслух посетовал Казанова.
Затем бросил стрелу, осторожно запустил пальцы в рану… Нащупал наконечник, но не смог зацепить.
– Пинцет нужен. Щипчики…
Увы, не нашлось ни того ни другого. Зато попались две серебряные вилки. Сложив их в импровизированные щипцы, Казанова после нескольких минут мучительного труда все же вытащил наконечник. Ополоснул его водой, тщательно рассмотрел… Подтверждались худшие предположения. Наконечник был каменный – и порядком обколотый. Значит, осколки по-прежнему сидели у Тео в плече. Казанове смертельно захотелось швырнуть проклятый наконечник в грязь, но он сдержался. Лучше сохранить его, чтобы знать, с какими осколками придется дело иметь.
А еще срочно нужен был врач. Настоящий, в отличие от него.
Казанова снова обыскал фургон, нашел бутылку крепкого алкоголя и опять же чистой салфеткой обработал рану. Парнишка все не приходил в себя, и это здорово беспокоило.
– Держись, Тео, – пробормотал Казанова, кутая друга в изысканные майорские одеяла. – Нам предстоит долгий путь, так что ты уж смотри не помри мне, пока добираемся… Слышишь? С тобой разговариваю!
Тео не ответил. Его лицо казалось таким безмятежным…
16
Станция в Соленом
9 августа 1892 года, 4 часа 11 минут
Соленый – отличный пример. По одному только числу и характеру возникших там учреждений становится ясно, что Новый Запад пребывает в прискорбном неведении о жизни вне своих границ. Только представьте: до нынешнего года наши карты Соленого даже не показывали железной дороги, построенной лет восемь назад и тянущейся из Соленого на запад, в самые Пустоши. Железная дорога нам была известна только одна: южная. Как могло такое случиться? Право, мы из рук вон скверно следим за достижениями ближайших соседей!
Пассажиры поезда, шедшего в Соленый, тоже наблюдали пеплопад. Весь второй день их путешествия до самого вечера за окнами падали хлопья. Сперва редкие – словно лепестки неурочно зацветших яблонь. Потом гуще, так, что за мчащимся поездом понеслись метельные вихри. Плоские равнины по сторонам дороги превратились в сероватое море до самого горизонта. И даже на закате небо осталось светлым, желтоватым, цвета отболевшего синяка.
В вагоне-ресторане было тихо, пассажиры переговаривались приглушенными голосами. Общий вердикт гласил, что низвержение пепла – определенно не к добру. Златопрут обеспокоенно следила за рваными облаками. Эррол, Рен и София хранили сосредоточенное молчание.
– Это индейцы наказание насылают! – визгливо провозгласил женский голос, принадлежал он молодой особе в блузе с высоким воротничком на пуговицах, нервные руки не лежали на месте. – Они наслали бурю пепла, чтобы смести нас с земли!
– Не глупите, милочка. – Другая женщина сурово глядела на нее сквозь очки. – У индейцев нет такого могущества. И потом, каким образом эта буря должна нас смести?
– Наверное, большой пожар где-то случился, – произнес средних лет мужчина. – Думаю, прерии на западе занялись, а пепел перенесло ветром.
– Тогда как вы объясните факт, что при прояснениях пепел прекращается? – спросила дама в очках.
Мужчина парировал:
– А вы сами что предлагаете?
– У меня нет внятного объяснения, – не смутилась она. – Давайте не будем обманываться: природа явления непонятна!
Опять воцарилось молчание. Златопрут наконец отвернулась от окна.
– Что такое? – вполголоса спросил Эррол.
