полотенце, мыло и дождевую накидку. С удовольствием помывшись в гарнизонной бане, он истратил часть талонов, чтобы перекусить в расположенной тут же солдатской столовой. Что ни говори, а кормили в сурганской армии неплохо: на первое Диме досталась наваристая похлебка с картошкой, в которой плавали желтые озерца жира, а на второе дородный повар в огромном белом колпаке и на удивление чистом фартуке вывалил ему в тарелку большущую гору рассыпчатой вареной крупы, по вкусу напоминавшей гречневую, а затем выудил из котла здоровенный шмат мяса пучуки – местной разновидности индейки.
Успешно решив вопросы помывки и питания, Дима пошел в канцелярию штаба, однако оттуда его завернули, направив в располагавшийся по соседству приземистый деревянный барак, где обитал фотограф: без снимков, которые следовало вклеить в личное дело, оформлять документы штабной писарь отказался наотрез.
Фотограф, пожилой седовласый сурганец, заставил Диму тщательно причесаться перед зеркалом, усадил его на высокий деревянный стул, придирчиво осмотрел, а потом долго и требовательно командовал повернуть голову то чуть-чуть вправо, то влево, то наклонить немного набок. Аппарат, которым он пользовался, представлял собой жутковатого вида ящик из лакированного дерева, оснащенный объективом на темной матерчатой гармошке фокусировочного меха. Решив наконец, что он достаточно поиздевался над своей моделью, фотограф вставил в специальную прорезь деревянную рамку с квадратной, кажется, стеклянной пластиной и скрылся наконец за прикрепленной позади своего ящика черной накидкой. Зашипела и хлопнула магниевая вспышка, после чего пожилой моменталист извлек рамку из камеры и вежливо предложил пытающемуся проморгаться Диме явиться за снимком аккурат после обеда.
– Ну что, пойдем в город, прогуляемся? – предложил ему скучавший у входа в логово фотографа Алекс. – Покажу тебе столицу. Только увольнительную у дежурного выпиши, а то патруль остановит, проблем потом не оберешься…
Тангол впечатлял, подавлял и завораживал одновременно. Город был не просто велик – он был огромен. Высокие каменные дома стояли практически впритирку, соседние здания глядели друг на друга слепыми стенами брандмауэров. Местная архитектура казалась весьма простой, прагматичной, без излишних декоративных изысков – просто дома, надежные и крепкие, как кузнечный молот. Мощенные булыжником улицы довольно широки, не улицы даже, а настоящие проспекты. Только вот зелени мало: оглядевшись по сторонам, Дима увидел лишь несколько зажатых между глухими стенами сквериков, где росли невысокие чахлые деревца.
– Сейчас мотор поймаем, – сказал Алекс и поднял руку. Тотчас возле него притормозил открытый безлошадный экипаж с откидным кожаным верхом, приводимый в движение, судя по торчащему позади открытого пассажирского салона металлическому цилиндру, напоминавшему помесь печки-буржуйки с самогонным аппаратом, газогенераторным двигателем.
– В центр, – лаконично распорядился Алекс, забираясь вслед за Димой на мягкое кожаное сиденье.
Повсюду вокруг сновали тяжелые локомобили и легкие конные упряжки, вскоре Дима с удивлением узрел изрыгающий облака густого едкого дыма двухэтажный пассажирский автобус, с тарахтением ползущий вдоль тротуара, а потом мимо с жутким металлическим лязгом прогрохотал паровой трамвай.
– Удивлен? – перехватив его взгляд, улыбнулся Алекс. – Не поверишь, тут даже метро есть. Правда, двенадцать станцией всего, к тому же оно узкоколейное и тоже паровое.
– Они там под землей от дыма не задыхаются? – полюбопытствовал Дима.
– Не-а. Сурганский технический гений не дает. Туннели здесь неглубокого залегания, строили открытым способом, под самыми тротуарами считай. Так вот закрытые участки чередуются с такими, где сверху свода нет, только сетка натянута, чтобы люди на рельсы не падали. А у паровозов есть специальный клапан и резервуар, в который весь отработанный пар с дымом поступает. Как только поезд оказывается под такой отдушиной, клапан открывается, и вся эта гарь уходит в атмосферу, а локомотив к следующей станции потихоньку чухает. Жителям окрестных домов только несладко приходится всей этой сажей дышать, но они привыкли, не жалуются. Вагоны в метро, кстати, без окон – сурганцы считают, что в тоннеле смотреть не на что.
Дождь поутих, из-за облаков выглянуло солнце. Улицы, несмотря на утренний час, были полны народа: вдоль ярко оформленных разноцветных витрин фланировали дамы в платьях с широкими кринолинами, сжимая в руках изящные ажурные зонтики, некоторые прогуливались в сопровождении мужчин в котелках и строгих жилетах. Женщины постарше вели куда-то за руку детей, неторопливо катили плетенные из лозы коляски на огромных колесах. С важным видом сидели на лавочках вдоль тенистых аллей старики, бросая снующим под ногами голубям хлебные крошки или почитывая газеты. Ветер лениво шевелил юбки полотняных навесов-маркиз, прятавших от солнечных лучей небольшие уличные кафе, трепал свисающие с фасадов голубые флаги с золотистым пшеничным снопом и молотом Первого Кузнеца – официальным гербом Сургана. Город дышал мирным воздухом, даже не помышляя о войне. Лишь однажды она напомнила о себе, когда таксомотор вынужден был прижаться к обочине, пропуская марширующий посреди дороги отряд солдат в серо-зеленой полевой форме.
