Я разеваю рот и заливаюсь краской.
— Спасибо, сир. А что Барнабас? Куда он отправился?
При упоминании этого имени Лора сплевывает. Я не обращаю на нее внимания и смотрю только на Оливера.
Лицо его суровеет.
— Барнабас взялся за свои обычные штучки. Чтобы мы не мешали ему проникнуть за стену, он заколдовал сорную траву, и та оплела нам со стражниками ноги. К счастью, даже основания стены хватило, и в город он войти не сумел. Когда я освободился, он исчез.
Оливер смотрит на меня со странным выражением лица.
— Ты ранена, дитя?
Я не сразу понимаю, что он хочет знать, сколько из той крови, в которой я вымазана, — моей собственной. У меня ноют ребра, по всему телу зудят царапины, которые я заработала, когда неслась через лес, не обращая внимания на ветки.
— Нет… то есть я ничего такого не чувствую.
Он делает знак Лоре:
— Будь любезна, приготовь Кимере ванну.
Лора отрывисто кивает и выходит из комнаты.
— Твою одежду она тоже постирает. И поможет подлечить раны, если таковые имеются.
При мысли о ванне мне становится очень неуютно.
— Может, не надо? Я не хочу навязываться. Я только хотела с вами поговорить, сир. Мне нужно многое вам сказать.
Его теплая мягкая ладонь касается моей щеки. Почти так же, как это делал Барнабас, когда притворялся моим отцом. Но прикосновение Оливера — это что-то иное. Разница между ними — как между настоящей заботой и лживым притворством.
— Нет уж, пожалуйста, останься. Поговорим завтра. Сегодня нам нужно отдохнуть. Кто знает, что принесет с собою утро?
Делия застенчиво мне улыбается, а Грета кладет мне на руку твердую ладонь:
— Я рада, что Энселя больше нет. И рада, что ты за нас.
Я улыбаюсь:
— А я рада, что вы — за меня.
Входит Лора и ведет меня по коридору в комнату, где клубится пар. Мне до боли хочется погрузиться в воду и расслабиться, хоть ненадолго.
— Разденешься вот здесь, за ширмой. Смой с себя всю эту гадость. — Лора морщит нос. — Я повешу тебе свежее полотенце и ночную рубашку.
Я делаю все как приказано, но вздрагиваю, не успев скользнуть в воду, — кто-то скребется за окном. Укутавшись в крылья, я подкрадываюсь к окну. Там скребутся все сильнее.
За окном хлопает крылышками Пиппа. Я распахиваю раму, она влетает внутрь, едва не сбивая меня с ног, бешено молотит крыльями и лижет мне лицо. Я отпихиваю ее и смеюсь. Она жива! Я-то была уверена, что она погибла вместе с курами, когда горел наш дом.
Я чешу ее за ухом, как некогда Барнабас. Она радостно поскуливает и льнет ко мне.
— Я по тебе тоже скучала, — говорю я.
Ванна такая большая, что в нее помещается и хвост, и крылья, и я сама. Пиппа сворачивается калачиком на полу рядом и часто дышит. Я взбиваю шипастым хвостом пузыри и чувствую, как тепло проникает в усталые мышцы, перья и чешуйки.
Мы в безопасности. Хотя бы сейчас.
День семьдесят пятый
Я меряю шагами гостевую комнату в доме у Рена и жду, пока меня позовут завтракать. Я хочу поговорить с королем. Пиппа следует за мной, порхая на ладонь над землей. Я проснулась на рассвете, и чем больше проходит времени, тем сильнее меня одолевает нетерпение. Король был ко мне так добр. И я решила рассказать ему все.
Что я — его дочь.
Что Барнабас собрал меня из того, что осталось от нее и от других девочек.
