Я вздрагиваю. Разве убийство кролика поможет мне подготовиться к делу, которое он для меня задумал?
Снова и снова прокручивая в голове одни и те же мысли, я выхожу в ту часть леса, где начинается наша живая изгородь. Я группируюсь и взлетаю. Отец стоит перед нашим домиком и говорит с каким-то незнакомым человеком. Как этот человек пробрался через изгородь? Отец никогда не говорил, что у него есть друзья-люди.
На незнакомце — шляпа с широкими полями, низко надвинутая на глаза. Я с лету приземляюсь и бегу к отцу.
— Папа! — говорю я, поднимая кролика повыше и надеясь, что я все сделала правильно. — Папа, смотри!
Незнакомец кричит. У отца на лице сменяют друг друга потрясение, ужас и ярость — все за каких-нибудь три секунды.
— Иди в дом! Живо!
Моя улыбка гаснет, я бегу в дом и бросаюсь на пол у огня. По щекам текут слезы, смывают с лица кроличью кровь.
Я все сделала неправильно. Не надо было убивать кролика. Я подползаю к окну поглядеть, о чем говорят отец с незнакомцем.
Незнакомец размахивает руками, на его загорелом лице сменяют друг друга ничего мне не говорящие гримасы. Отец тоже кричит.
Ну вот, я точно сделала что-то очень плохое! Объятая смятением, скорчившись у окна, я не свожу глаз с происходящего во дворе. Мне невыносимо хочется сбежать, но прятаться мне негде.
Незнакомец поворачивается, чтобы уйти, но отец хватает его за руку. Незнакомец гораздо выше отца, но прикосновение его успокаивает. Отец говорит с ним так тихо, что я ничего не слышу, но, когда он выпускает руку собеседника, незнакомец уже ведет себя совсем иначе.
Похоже, ему нравится у нас во дворе, нравится говорить с отцом. Незнакомец даже смеется. Потом он уходит.
Я бросаюсь назад, в свое кресло у камина. Мысли об обеде позабыты напрочь. Кролик лежит на кирпичной приступке у камина. Надо его освежевать. Надеюсь, этому меня учить не будут.
Входит отец. К счастью, он уже не так зол, как несколько минут назад. Он смотрит на меня спокойным добрым взглядом, к которому я успела привыкнуть. Под этим взглядом я нерешительно улыбаюсь.
— Детка, надо быть осторожнее. Нельзя, чтобы тебя видели, по крайней мере — без плаща.
— Почему?
— Потому что ты не такая, как все. Люди будут тебя бояться. А испуганный человек бросается на всех, словно загнанная в угол собака. Я не хочу, чтобы тебе причинили боль.
— А этот человек, он меня испугался?
Отец хмыкает:
— Еще бы. Крылатая девочка, с подбородка кровь капает — любой испугается.
Он гладит меня по голове, потом берет в руки кролика.
— Отлично! Только ты уж принеси в следующий раз кролика целиком, а не объеденную половинку.
Я краснею.
— Иди умойся, а я закончу с ужином.
Я иду в ванную, но по дороге оглядываюсь.
— Папа, а сегодня ты расскажешь мне о деле?
Он качает головой:
— Нет. Но ты уже почти готова. Расскажу завтра.
Уголки моих губ ползут вниз, я не могу удержаться.
Все-таки я разочаровала отца. Все из-за меня. Если бы я все сделала правильно, он бы рассказал мне уже сегодня.
День восьмой
Я в саду. Повсюду вокруг — кусты роз, их посадил отец. Я каждый день поливаю розы и тихонько с ними разговариваю. На одних кустах цветы желтые с розовым, на других — белые, но мне больше всего нравятся те, что густого алого цвета. С ними я говорю больше всего, и, наверное, поэтому они так здорово растут. Все любят, чтобы с ними поговорили. Я могу поговорить с отцом, а с розами кроме меня никто не поболтает.
