— Это музыкальные инструменты. Вот этот называется лютня. Не бойся. — Рен подмигивает и тоже касается пальцами лютни, но как-то по-другому. На этот раз звук выходит куда приятнее.
— Как ты это делаешь? — спрашиваю я в полнейшем удивлении, не сводя глаз с Рена и лютни.
— Чтобы научиться играть, нужно много заниматься. Я только чуть-чуть умею, вот на этом.
С крюка на стене он снимает еще один инструмент, больше всего похожий на пучок связанных вместе тростинок разной длины. Рен протягивает инструмент мне.
— И что с ним делать? — Я недоуменно верчу его в руках.
Рен подносит его к моим губам:
— Подуй в тростинки.
Я дую, но звук выходит какой-то унылый. Я смеюсь и отдаю инструмент Рену.
— Какой из меня музыкант!
— Я еще тебя научу, — обещает он и садится рядом со мной на скамью. Сквозь плащ и юбку я чувствую тепло его ноги. Если бы я только могла снять плащ, чтобы быть ближе к Рену! Но тогда он увидит крылья у меня за спиной и винты в шее.
Он узнает, что я не такая, как он. А я не хочу, чтобы отец оказался прав и Рен меня возненавидел. Сердце у меня слишком человеческое; что до тела, то Рену лучше этого не знать.
— Это свирель. Я на ней умею играть. — И Рен подносит свирель к губам.
Вокруг плывут и переплетаются звуки — в памяти всплывает слово «мелодия». Мелодия ритмичная, неспешная и такая грустная, что я едва могу сдержать слезы.
Так вот что такое музыка.
Мелодия взмывает и падает, и Рен покачивает головой ей в такт. Они с музыкой слились в единое целое. Сейчас Рен совсем не такой, как всегда. Комната эхом вторит его песне, и в сердце у меня просыпается странное узнавание.
И все это сделал мальчик, от которого пахнет свежевыпеченным хлебом, да пучок перевязанных веревочкой тростинок.
Наверное, музыка — это такая разновидность магии.
Мелодия становится все медленнее, звучит последняя замирающая нота. Она эхом отдается от стен, отзывается у меня в сознании и в душе. Руки у меня дрожат. Если музыка и впрямь разновидность магии, то это очень сильная разновидность. И добрая, в этом я уверена. Такую красоту колдуну ни за что не придумать.
Рен опускает свирель. Наступает тишина. Мне отчаянно хочется, чтобы он сыграл что-нибудь еще.
— Какая красивая музыка, — шепчу я.
Рен улыбается, но улыбка выходит грустная.
— Меня научил играть… человек, которого я потерял.
Я касаюсь его руки успокаивающим жестом. Пальцы дрожат.
— Послушай, извини, не надо…
— Нет, — говорит Рен, и в чертах его лица я вижу ту же грусть. — Хватит с меня секретов. Я потерял хорошего друга. Лучшего друга. Она умерла одной из первых.
— Ты по ней скучаешь.
Я беру его за руку.
— Расскажи о ней.
— У нее для каждого находилось доброе слово и улыбка. Мы дружили всю жизнь, я не помню себя без нее. Она умерла много месяцев назад, но я до сих пор не могу привыкнуть, что ее нет.
Он внимательно смотрит на меня.
— А ты потеряла мать. Знаешь ведь, каково это, когда в душе пустота?
Знаю. Эта пустота давно во мне росла. Да, внутри меня чего-то не хватает. Пустота. Место, которое когда-то было занято, а теперь пустует.
— Да, — шепчу я.
Мы сидим рука в руке и молчим. Наши сердца бьются в унисон.
И в те несколько мгновений, пока не погасли свечи, я успеваю подумать о том, что, может быть, пустоту эту еще можно заполнить.
