— Я сама толком не знаю, что со мной.
Я хмурюсь. Мне все же кажется, что память возвращается, понемногу, по кусочку, пусть даже отец говорит, что это невозможно. Или же я попросту схожу с ума. Иного объяснения видениям, то и дело возникающим у меня в голове, я не вижу.
— Что же еще это может быть? — говорит отец.
— Не знаю, — говорю я. — Наверное, ты прав.
Я кручу в пальцах тесьму, которой отделан пояс платья. Отец ошибается. В этом я уверена. От осознания этого мои руки слабеют.
Отец ошибается.
Пустота во мне порождена не воспоминаниями, а тем, что было в этих воспоминаниях. Потерей кусочков, из которых когда-то складывалась я-человек. Воспоминаниями об отце, которые я утратила насовсем. Мучительно неясным образом мамы, лица которой я никак не могу увидеть. Памятью обо всей жизни, которой словно и не было, потому что от нее у меня ничего не осталось.
— Расскажи о моей прошлой жизни! О маме!
Мне хочется спросить еще о многом — как я подружилась с садовником во дворце? Что это за маленькая белокурая девочка? Ну да не все сразу.
Но просьбе моей не суждено быть удовлетворенной. Отец отворачивается и закрывает лицо рукой. Сердце у меня рвется от жалости — жалости к нам обоим. Он не в силах произнести именно то, что мне больше всего нужно услышать.
Эту пустоту он заполнить не может.
Ярко-желтая луна висит над городом так низко, что кажется, будто достаточно взлететь чуть повыше — и коснешься ее рукой. Теперь мне все время кажется, что в городе я парю, не касаясь ногами земли.
Все дело в Рене.
Отцу бы мои прогулки не понравились, но я ничего не могу с собой поделать. Всякий раз, когда я вижу Рена, в груди у меня что-то растет, на время заполняя собой привычную пустоту. Иногда я даже боюсь лопнуть. Интересно, а я-прежняя что-нибудь подобное ощущала?
Я обвожу пальцем отражение луны в фонтане. Рен опаздывает, и с каждой секундой я тревожусь все больше. Если я не вернусь с первыми лучами солнца, отец рассердится. Хуже того — догадается, что в городе меня задерживает не только долг.
Внезапно мир вокруг сменяется другой картинкой. Я посреди шумной рыночной площади, среди людей, разноцветья, запахов. Мимо тянутся запряженные лошадьми повозки, но я иду им наперерез, не задерживаясь, словно знаю, куда хочу попасть. В руке у меня чья-то ладонь, теплая, мягкая, надежная. Я не вижу лица человека, но чувствую слабый запах свежевыпёченного хлеба с ноткой корицы.
Сердце пропускает удар. Я не вижу лица, но точно знаю, что человек, идущий рядом со мною в этом воспоминании, — не кто иной, как Рен.
В ближнем переулке слышны голоса. Они возвращают меня в настоящее, и принесенное воспоминанием ощущение радости жизни быстро меркнет.
Я-прежняя знала Рена. Знала, и он был мне небезразличен…
Но что, если прав отец? Вдруг эти «воспоминания» — не более чем порождение моего воображения? Но и это, и другие воспоминания кажутся мне самыми настоящими, и совсем отбросить их я не могу.
Голоса становятся громче. Я прячусь за парапетом фонтана, пригибаюсь пониже. Плащ скрывает меня почти целиком, но я все-таки подглядываю из-за воротника. Узнаю голос, голос Рена — но с кем он говорит в такое позднее время?
И тут я его вижу — он идет с девицей и что-то шепчет ей на ухо. А она, откинув назад плащ, смеется его словам. В груди у меня вспыхивает жгучее чувство.
Мне не нравится эта девица, не нравятся ее желтые кудряшки, розовые щеки, голубые глаза. Тоже мне, картинка из сказки!
Мне не нравится, что она идет так близко к Рену и смеется его шуткам. А я-то думала, он идет ко мне.
Ей не надо кутаться в плащ, чтобы никто не увидел винты у нее в шее. Кожа у нее сливочно-белая, никакой мешанины розовых и коричневых лоскутов, как у меня. Она может свободно отбросить плащ, а я об этом даже не мечтаю.
Она — самый настоящий человек, а я… я — нет.
Ревность.
Да, верно. Это слово всплывает у меня в голове, и, пожалуй, вполне подходит к случаю.
