— Городским девочкам опасно ходить после заката. Заболеешь же!
— Я не городская, — отвечаю я, вспоминая старую отговорку для Рена.
— Ей проклятие не опасно, понимаешь? — говорит Рен, и я замечаю, что, когда мы вошли в дом, он воспрял духом. Что это — радость быть дома или он не хочет расстраивать родителей и скрывает горе, которому предавался у фонтана?
Мать Рена смотрит, прищурившись, фыркает и идет мешать суп.
— Очень приятно с вами познакомиться, — говорю я, гадая, кто же все-таки тот седой мужчина у огня.
Рен снова берет меня за руку и ведет к стулу. Я сажусь так изящно, как только могу, и с удовольствием смотрю, как Рен подбрасывает полено в огонь. Никогда такого не видела. Пламя лижет поленце, оно загорается. А мы дома обходимся без дров. Огонь просто горит, пока нужно, а потом гаснет, и все.
— Ким, — зовет Рен, и я забываю о странном очаге. В глазах Рена отражается огонь, и мои щеки теплеют от его взгляда сильнее, чем от жара пламени. — Это Оливер. Он тоже у нас гостит.
Пожилой мужчина наклоняет голову и протягивает руку для пожатия. Я тоже протягиваю ладонь, но меня не оставляет чувство чего-то знакомого.
А потом я заглядываю ему в глаза, и меня сотрясает узнавание. Этот человек, Оливер, был у меня в воспоминаниях, он показывал мне розы в дворцовом саду. Теперь он постарел, но это тот самый человек, я знаю точно.
Так все же картины, которые я вижу, — это не порождения моего воображения? Откуда бы иначе взялся у меня в памяти этот мужчина? Я-прежняя когда-то его знала, в этом невозможно усомниться.
В животе что-то переворачивается. Значит, воспоминания о нем и о Рене тоже могут быть правдой.
Оливер хмурится, не выпускает мою руку, щурится — что я сделала не так? Отец не учил меня хорошим манерам. Он же не хотел, чтобы я якшалась с людьми. Все, что я знаю, я знаю из книжек.
Как он рассердился бы, если бы знал, где я сейчас! При этой мысли ладони у меня потеют, и рука выскальзывает из ладони седого человека. Вблизи видно, что на самом деле он ненамного старше отца Рена — просто рано поседел.
— Так как, говорите, вас зовут? — Оливер смотрит на меня с каким-то странным выражением лица.
— Кимера. Ким.
Он повторяет имя со странным выражением, словно оно горчит на языке. Я ломаю голову, пытаясь понять, чем его обидела.
— Не помню этого имени. — Он делает паузу, я замираю. — Вы напоминаете мне одного человека. Глаза очень похожи. Это была… ну да не важно. Она давно умерла. А вы — с нами, да вдобавок подружились с нашим славным Реном. — Он треплет Рена по волосам.
У меня с языка рвется вопрос, я уже почти готова заговорить, но все же заставляю себя молчать.
Отец выразился ясно. Никто не должен знать, кто я такая. Даже я сама.
Если у меня в глазах этот человек разглядел меня-прежнюю, значит, мы были близко знакомы. Впрочем, возможно, это просто игра света, и Оливер вспомнил кого-то совсем другого.
К нам подходит Эндрю, приносит тарелку с сыром и ломтями свежевыпеченного хлеба. Рен уплетает за обе щеки, делится со мной. Я беру себе хлеба и сыра и отдаю тарелку обратно.
— Спасибо, — говорю я, покусывая ломтик сыра. Он нежный, душистый, а хлеб на вкус — точно как запах Рена. Упоительно.
Я не свожу с Рена глаз. Он старается казаться веселым, но за весельем я вижу горе. Дело в той девчонке, в Делии. Они все ее знали и теперь горюют. В этом доме поселился страх. Я буквально чувствую его запах.
А ведь я могла бы развеять их страхи. Могла бы сказать, что с Делией все хорошо, что это я унесла ее, и теперь она попадет в прекрасную солнечную Белладому.
Но тогда неизбежно начнутся расспросы, и тогда на отца падет гнев колдуна. Нет, я не выдам отца. Даже ради Рена.
— Ким здесь недавно, — говорит Рен Оливеру. — У них дом за городской стеной.
При этом известии Оливер поднимает брови:
— Правда? Где же вы жили раньше?
У меня перехватывает дыхание. Об этом я ведь тоже не могу рассказать. Надо сменить тему, и поскорее.
— Да так, в глуши, — говорю я. — А ваш город такой красивый, ничего прекраснее не видела.
Отец Рена смеется:
— Ну и ну, это в какой же глухомани вы тогда жили, раз вам наш городишко по вкусу!
