Из-за угла вышел темноволосый теринец с мускулистой грудью, исполосованной шрамами и едва прикрытой расстегнутой белой рубахой. Локк, заметив оторванную мочку правого уха, сообразил, что перед ним либо бывший игрок в ручной мяч, либо удалившийся на покой поединщик.
– А вот и он, – поморщился Монкрейн. – Что ж, мои юные друзья, позвольте представить вам Шанталь Коуцу, бывшую актрису труппы Монкрейна, и ее мужа Бертрана Несметного.
– Несметного?
– Он в одиночку изображает десяток второстепенных персонажей на сцене, – пояснил Алондо. – В мгновение ока наряды меняет.
– Для Берта работа найдется, – заявил Монкрейн. – Вот только с чего вы взяли, что я вас простил?
– Ты мне зубы не заговаривай! – отмахнулась Шанталь. – Мне нужна приличная роль, а тебе – счастливые зрители.
– А кроме вас, есть еще желающие к нам вернуться?
– Это вряд ли, даже если их осыплют рубинами величиной с твою самонадеянность. Они слишком боятся, как бы их не обвинили в причастности к твоему крамольному поступку.
– Позвольте им вернуться в труппу! – попросил Алондо.
– И правда, – добавила Дженора. – Ролей на всех хватит, а выбирать не из кого. Давайте разбудим Сильвана и спросим, что он об этом думает.
– Обойдемся без Сильвана, – отмахнулся Монкрейн. – Я и так знаю, что он согласится. Он Шанталь обожает. Ладно, договорились! Беру вас в труппу – но не в долю, а на жалованье. От прошлых договоренностей вы сами отказались, когда к Басанти переметнулись.
– Ну это вопрос спорный, – заметила Шанталь. – Впрочем, как бы там ни было, роль Амадины, Царицы Сумерек, гораздо лучше, чем роль Четвертой камеристки.
– Ах, какая жалость, – промолвила Сабета елейным голоском, в искренности которого не усомнился бы никто, даже если бы у нее за спиной неожиданно возникло слово «ЛОЖЬ», начертанное десятифутовыми огненными письменами. – Но эта роль уже занята.
– Неужели? – Шанталь медленно подошла к Сабете и поглядела на нее сверху вниз (Сабета была почти на голову ниже). – А ты кто такая?
– Амадина, – невозмутимо ответила Сабета. – Царица Сумерек.
– Да ты мне в дочери годишься, соплячка каморрская! И мордашкой не вышла… Ты шутишь?
– Нисколько, – раздраженно заявил Локк, не собираясь позволять посторонним дурно отзываться о Сабете в его присутствии.
– Джасмер, ты с ума сошел! – сказала Шанталь. – Ну какая из нее Амадина? Пусть вон Пентру сыграет. Ей же всего шестнадцать, ни сисек, ни жопы, и вообще внешность ничем не примечательная…
– Ничем не примечательная?! – возмущенно повторил Локк. – Да у тебя вместо глаз – стекляшки, дури…
Договорить прочувствованное, но неосмотрительно выбранное слово он не успел, потому как Бертран грубо схватил его за шиворот и поволок на встречу с внушительным кулаком, уже отведенным в замахе. Окружающий мир странно замедлил движение; побои были Локку не в новинку – он обладал удивительной способностью предугадывать грозящую ему опасность ровно за миг до того, как она становилась неминуемой.
Спасло Локка чудо в образе Жана Таннена, который врезался плечом под дых Бертрану и сбил его с ног, тем самым помешав нанести сокрушительный (для Локка) удар.
– Берт! – воскликнула Шанталь.
– О боги, – вздохнула Дженора.
Локк запоздало сообразил, что Жан успел не только оттолкнуть его подальше от Берта, но и передать ему свои драгоценные очки.
Шестнадцатилетний Жан, юноша плотного, несколько грузного телосложения, обладал внушительным брюшком, держал себя с миролюбивым достоинством, и даже темная поросль на пухлых щеках – с недавних пор предмет тщательных забот и плохо скрываемой гордости – не придавала ему устрашающего вида. Бертран был лет на десять его старше, на голову выше и на двадцать фунтов тяжелее, а вдобавок выглядел так, будто легко мог разорвать быка напополам, поэтому дальнейшее развитие событий удивило даже Локка.
Для начала противники обменялись парой ударов, а потом, сцепившись, молотя друг друга и отчаянно лягаясь, кубарем
