мистер Рэдсон, утирая нос однотонным платком.
Эйвери хотелось разозлиться на него от лица Эрис. Пока дочь была жива, он грубо отверг ее, а теперь проливает слезы! Но девушка не могла на него сердиться, слишком разбитым он выглядел.
Эйвери с семьей занимали вторую скамью, позади Додд-Рэдсонов – на удивление почетное место, учитывая то, что Эрис погибла на ее вечеринке. Казалось, родители Эрис не винили Эйвери. Она не могла сказать того же о своих родителях, которые едва глядели в ее сторону. Их лица по-прежнему были белыми от потрясения. Рядом с Эйвери сидел Атлас, как никогда великолепный в своем темном костюме. Он пытался поймать ее взгляд, но она упрямо пялилась на экран, на котором в застывших позах появлялась умершая подруга.
– Ведь мы ничего не принесли в этот мир и уж точно ничего не можем унести из него…
«Ничего, ничего, ничего» – это слово гулким эхом звучало у Эйвери в голове. Девушка знала об этом как никто другой, ведь она ничего не сделала для Эрис. Не рассказала никому правду о смерти подруги. Даже Атласу.
Правда не изменила бы положения вещей, пыталась утешить себя Эйвери. Эрис не вернулась бы к жизни. Но мысли эти были трусливыми и эгоистичными. Эйвери презирала себя за то, что позволяет себе так думать.
После падения Эрис – всего три ночи назад – Эйвери разогнала вечеринку и вызвала копов. Они прибыли на место практически сразу. Девушка отвела их на крышу и дрожащим голосом объяснила, как пригласила туда некоторых друзей, чтобы полюбоваться видом. Вчетвером они отправились в полицию на допрос. Как и договаривались, все придерживались истории Леды: Эрис была пьяна и поскользнулась.
Эйвери потрясло, как легко приняли их ложь.
Никто не потребовал доказательств и не выдвинул обвинений. Эйвери знала, что она виновата хотя бы в том, что открыла люк на крышу, но в итоге наверх поднялась бригада ремонтников и навсегда запечатала его. А теперь взгляды окружающих преследовали ее пуще прежнего. «Какое безрассудство проявила Эйвери Фуллер! – шептались они. – Пустила свою выпившую подругу на крышу. Какой трагический несчастный случай».
Зазвучал огромный церковный орган, все поднялись для похоронного гимна. Эйвери взяла старомодный молитвенник – в этой церкви слова не проецировались на линзы – и стала хрипло подпевать. Книгу она держала правой рукой, а левая, та, что ближе к Атласу, была опущена. Парень коснулся мизинцем ладони Эйвери, осторожно, словно безмолвно поддерживал ее.
Девушка сделала вид, что не заметила. Она чувствовала, как Леда пялится на нее сзади, словно испытывая Эйвери на прочность.
Она не понимала, как ей быть с Атласом. Эйвери так сильно любила его, что это причиняло боль. Любовь наполняла каждую клеточку ее существа. Но теперь ее чувство было слишком сложным, омраченным трагедией и скорбью.
Теперь они не могли убежать, ведь Леда знала правду. Прежде все можно было уладить – родители сочинили бы какую-нибудь историю, как в прошлом году после исчезновения Атласа. Но Эйвери не сомневалась, что стоит им уехать, как Леда тут же раскроет их секрет. Девушка не могла поступить так с родителями. Они с Атласом должны остаться, по крайней мере, пока не придумают, что делать с Ледой.
«Тайна за тайну», – язвительно подумала Эйвери. У нее тоже имелось теперь тайное оружие против Леды. Но сколько продлится это хрупкое перемирие?
Теперь все иначе. Казалось, жизнь до гибели Эрис проходила в другом мире. Прежняя Эйвери исчезла. Прежняя Эйвери была сломлена, а из осколков явилась новая – более суровая и настороженная.
Стоя в церкви и не имея возможности оплакать подругу, Эйвери подумала, что никогда не почувствует себя в безопасности, пока рядом крутится Леда.
Мэриель
Мэриель стояла в задних рядах церкви в тени, сама напоминая тень. Девушка оделась в то самое черное платье, которое так не понравилось Эрис, – другого подходящего в ее гардеробе не было, – но вместе с накинутым поверх свитером, черными балетками и серьгами с искусственным жемчугом оно смотрелось вполне прилично. Мэриель даже не накрасилась своей излюбленной алой помадой, только припудрила покрасневшие веки, опухшие от слез. Ей хотелось хорошо выглядеть, провожая Эрис в последний путь. Ее единственную любовь, хотя Мэриель так и не сказала об этом.
Она так крепко сжала в кармане четки, что побелела рука. Девушка осмотрелась.
Церковь наводнило множество людей в черных дизайнерских одеждах, со стегаными лакированными сумочками и однотонными носовыми платками. Неужели все они друзья Эрис? Они не знали ее так близко, как Мэриель. И не тосковали по ней так же, раздавленные всепоглощающим горем. Последние три дня Мэриель просыпалась по утрам и думала о том, что хочет сказать Эрис, но
