невероятная безмятежность, ощущение легкости. А умрет она от остановки сердца задолго до того, как коснется земли. Закрыв глаза, Эйвери подалась вперед и поджала пальцы с покрытыми серебряным лаком ногтями. Она стояла на самом краю пропасти.
В этот момент ее веки засветились – значит на линзы пришел новый импульс.
При виде этого имени ее охватило чувство вины вкупе с радостью. Все лето она избегала подобных чувств, стараясь отвлечься на зарубежную образовательную программу во Флоренции, а в последнее время – на Зэя. Но теперь Эйвери мгновенно развернулась и заторопилась вниз по лестнице.
– Привет! – сказала она, вернувшись в кладовую и переводя дух. Говорила Эйвери шепотом, хотя кругом никого не было. – Как давно ты не звонил. Где ты?
– На новом месте. Тебе бы здесь понравилось. – Его голос, звучавший у нее в ухе, казался прежним – как всегда теплым и густым. – Как дела, Эйвс?
Вот она, причина, гнавшая Эйвери наверх, к штормовому ветру, способному развеять навязчивые мысли. А еще запрятать подальше ее истинную сущность, непоправимо испорченную генетическим моделированием.
По другую сторону импульс-вызова был Атлас, ее брат. Тот, из-за которого ей никого не хотелось целовать.
Леда
Коптер пересек пролив Ист-Ривер и теперь летел над Манхэттеном. Леда Коул подалась вперед, прижимаясь лицом к гибкому стеклу.
Было нечто волшебное в этом первом взгляде на город, особенно сейчас, когда на послеполуденном солнце окна верхних этажей горели золотом. За неохромовым покрытием Леда уловила разноцветные вспышки – это проносились кабины лифтов. Город словно гнал свои жизненные соки вверх и вниз по венам. Все как всегда, ультрасовременное и в то же время вечное. Леда вспомнила бесчисленные открытки с силуэтом старого Нью-Йорка на фоне неба. Многие находили этот вид романтичным, но по сравнению с Башней он выглядел ущербно.
– Рада вернуться домой? – с осторожностью спросила мама, глядя на Леду с противоположной стороны прохода.
Та коротко кивнула, не потрудившись ответить. Леда почти не разговаривала с родителями с утра, когда ее забрали из реабилитационного центра. Или, скорее, с того случая в июле, после чего она там оказалась.
– Давайте сегодня закажем еду в «Мьязе»? Я уже сто лет мечтаю слопать обычный бургер, – сказал Джейми, брат Леды, чтобы хоть как-то приободрить ее.
Она пропустила его слова мимо ушей. Старше Леды всего на одиннадцать месяцев, Джейми в этом году шел в выпускной класс. Близки брат с сестрой никогда не были. Может, потому, что не имели ничего общего.
Джейми отличался легким и прямолинейным характером. Казалось, ничего его в этой жизни не заботит. Они с Ледой даже выглядели по-разному: она была смуглой и субтильной, как мама, а Джейми – бледным, как отец. А еще, несмотря на все старания Леды, брат всегда выглядел неряхой. Сейчас он теребил жиденькую бородку, которую, видимо, отращивал все лето.
– Как захочет Леда, так и сделаем, – ответил отец.
Да уж, выбрав для всех ужин, она, несомненно, позабудет о своих проблемах!
– Мне все равно.
Леда бросила взгляд на запястье. Там остались два крошечных прокола от браслета-контроллера, с которым пришлось провести все лето, – как единственное напоминание о Сильвер-Бей[1]. Которая, к слову, находилась вдалеке от океана, в центральной части Невады.
Конечно, Леда не могла винить родителей. Она на их месте, после увиденного в июле, тоже отправила бы себя в реабилитационный центр. Прибыла она туда в ужасном состоянии: озлобленная, агрессивная, зависимая от ксенпергейдрена и неизвестно от чего еще. Прежде чем Леда согласилась поговорить с докторами, понадобился целый день, который другие девушки в Сильвер-Бей окрестили «днем подзарядки» – когда через капельницу подавали мощную дозу успокоительных и дофамина.
Вместе с выходящими из организма препаратами исчезло и язвительное негодование. На смену пришло чувство стыда – липкое, неприятное. Она всегда думала, что сможет держать себя в руках и не уподобится жалким наркоманам, которых показывают в школе на голограммах, на уроках здорового образа жизни. И вот сама оказалась под капельницей.
– Вы в порядке? – спросила медсестра, следя за выражением ее лица.
«Никто не увидит, как я плачу», – пообещала себе Леда, сглатывая слезы.
– Конечно, – выдавила она ровным голосом.
В реабилитационном центре Леда обрела некоторое утешение: не благодаря своему бесполезному психиатру, а с помощью медитации. Почти каждое утро она сидела со скрещенными ногами и повторяла мантры, которые произносил нараспев гуру Вашми.
