сканировать, увидела бы душераздирающую картину убийства одного из самых верных слуг Норберга. И это, вне всякого сомнения, подтвердило бы серьезность и искренность намерений Вентора.
А вот дальше я терялась в догадках. Зачем все-таки Норбергу отправлять меня в стаю Гортензии? А еще я никак не могла понять, почему Вентор не отказался от своей затеи, когда спектакль провалился? Если Норберг действительно испытывает ко мне некие чувства, то такой поступок крайне нелогичен. То есть он собственными руками дает Гортензии средства для шантажа. Правда, Вентор убеждал меня, что обман не раскроется. Мол, ментальные способности Гортензии, в отличие от Норберга, оставляют желать лучшего. Она вряд ли сумеет пробить мою защиту, а скорее всего, даже не подумает сделать этого, полностью удовлетворившись его рассказом и восторгами Айши от совершенного предательства и убийства. Но все равно. Какую же роль на самом деле я должна сыграть в разборках между двумя стаями?
Все это приводило к одной мысли. Очень неприятной.
Нет у Норберга никаких чувств ко мне. Нет и никогда не было. Он спланировал все это тогда, когда я, на свою беду, заявилась в его замок.
Наверняка проблемы со стаей Гортензии начались не вчера, а достаточно давно. Получается, уже месяц назад, лежа со мной в постели, обнимая и целуя, он расчетливо прикидывал, как лучше меня использовать. И решил создать видимость того, что я что-то там для него значу. Метка, соглядатай, призванный присматривать, все ли со мной в порядке… В общем, разыграл все как по нотам. И все для того, чтобы в нужный момент спровадить меня в стаю Гортензии. Та успокоится, получив фальшивое средство для шантажа опасного соперника. Но в решающий миг не сумеет разыграть эту карту.
И все же мне пришлось принять предложение Вентора. Просто потому, что другого выхода у меня не оказалось. Он не угрожал мне, конечно. Ему это и не требовалось. Он лишь обронил парочку полупрозрачных намеков, из которых следовало, что если я откажусь — то в стаю Гортензии отправлюсь не в карете, а в каком-нибудь пыльном мешке. Правда, Вентор попытался подсластить горечь поражения. Пообещал, что в действительности все не так плохо, как кажется. И Норберг щедро отблагодарит меня за помощь, когда все закончится.
Отблагодарит…
Смешно звучит. Как говорится, обещала кошка мышку пожалеть. Правда, не думала и не гадала, что когда-нибудь в роли мышки придется выступить мне.
В общем, я могла долго размышлять о планах и резонах Норберга. В конце концов, нельзя скидывать со счетов и тот вариант, что Вентор самым наглым образом обманул меня. И в реальности никакого приказа Норберга он не выполнял. Кто знает, вдруг он играет только на себя, а рассказанная история была своеобразным средством усыпления моей бдительности?
Последний вариант являлся самым неприятным из всех возможных. Потому что тогда получалось, что Норберг действительно обречен, а я отправляюсь в стаю Гортензии для того, чтобы она получила возможность шантажировать его.
Я криво ухмыльнулась. О да, прекрасный выбор! Или быть марионеткой в руках Норберга — или быть марионеткой в руках Гортензии. Как говорится, из двух зол выбирают меньшее. Поэтому я все-таки надеялась на то, что Вентор играет на стороне вожака стаи. И когда все завершится — если, конечно, завершится благополучно, — я вытребую награду за свое участие в этом деле. Никогда больше не видеть столичных оборотней. Пусть грызутся в свое удовольствие, раз им это настолько нравится, но меня в распри пускай больше не втягивают.
Размеренная езда по ровной дороге убаюкивала. Наверное, сказалась и практически бессонная ночь. Я сама не заметила, как задремала. Благо, что ни Вентор, ни Айша не делали ни малейших попыток завязать разговор.
Снилось мне детство. Один из тех ярких солнечных весенних деньков, когда кажется, будто в жизни нет горести и боли. Когда хочется беспричинно улыбаться и распахнуть миру душу.
Я опять видела мать. Высокая, стройная, с роскошной гривой светлых волос, она — вот редкая удача — была в прекрасном настроении. Даже накормила меня горячими оладьями собственного приготовления, хотя обычно ненавидела возиться на кухне. Эти комочки подгоревшего теста, сырые внутри и слишком пересоленные, показались мне самой вкусной едой на свете.
А потом мать долго расчесывала мне волосы, и я млела от ее осторожных ласковых прикосновений. Впервые за долгое-долгое время в ее глазах светились любовь и нежность, а не глухое раздражение.
— Лари моя…
Я улыбнулась, услышав голос матери. Он прозвучал настолько отчетливо и реально… Надо же, я думала, что забыла его за эти годы.
Только мать звала меня так. И только наедине. Если рядом был кто-то еще, она использовала мое полное имя и ни разу не сделала исключений. Я никому и никогда про это не рассказывала. Мое семейное прозвище было нашим общим секретом.
