На что ему один из проезжавших рейтар наставительно сообщил:
-- Эх ты, дурья башка, великий князь Мекленбурга перед тобой был Иван Жигимонтович!
-- Иди ты!
На следующий день в Москву вступила земская рать. Польский гарнизон, запершись в Кремле и Китай-городе, не казал за стены носа. Князь Дмитрий Михайлович первым делом послал к ним парламентеров с предложением не проливать христианскую кровь, а выйти из Кремля с честию и оружием, оставив только награбленное. Но как видно Гонсевский и его приближенные награбили столько, что алчность затмила им разум, и гетман надменно отвечал посланникам, чтобы они расходились по домам и занимались хлебопашеством, а за оружие и браться не смели.
Пожарский здраво рассудив что Гонсевскому и его людям деваться все равно некуда, оставил против них небольшие заслоны, принялся укрепляться на позициях. К Москве спешил Ходкевич с немалыми силами и большим обозом. Если ему удастся прорваться, то война затянется еще бог знает на какое время. Если нет, мы победили.
Главной линией укреплений стали стены Белого города. День и ночь ратники без различия чина и происхождения укреплялись на валах, спешно строили острожки, выкатывали на позиции пушки. Одним из острожков прикрывающий Чертольские ворота вызвался командовать я. Пожарский несколько удивился моему решению, но перечить не стал и выделил мне под команду людей. Основу моего отряда составили полсотни бывших мекленбургских стрельцов во главе с Анисимом и примерно столько же черносошных крестьян, плюс две пушки. Во время прошлых боев этот острожек был буквально разнесен по бревнышку, так что его пришлось возводить заново. С тоской вспомнив Рутгера Ван Дейка, я взялся за руководство работами. Осмотрев предполагаемое место стройки, я первым делом, попытался воспроизвести этот рельеф в миниатюре, начертив на земле нечто вроде чертежа. Когда примерный план был готов, я взялся за разбивку на местности. Подчиненные смотрели на мои манипуляции с некоторым недоумением, но помалкивали, наконец, когда подготовительные работы были закончены, я приказал браться за работу. В плане мой острожек представлял собою немного неправильный пятиугольник, направленный к предполагаемому противнику одним из углов. По периметру был выкопан небольшой ров и насыпан вал поверху которого установлен частокол, в котором проделаны бойницы. Дно рва было утыкано острыми кольями. В центре получившегося бастиона было возвышение, не то природное, не то остатки прежнего укрепления, на котором я велел установить пушки. Для защиты расчетов были изготовлены бревенчатые щиты в человеческий рост и выкопаны небольшие укрытия для порохового припаса, также накрытые щитами. В тыльной стороне укрепления были проделаны два прохода закрытые воротами. Через них сможет в случае чего подойти подкрепление, или если острожек будет взят, сможем отойти мы. Рутгер назвал бы это ретраншементом. Работа шла день и ночь и когда лазутчики принесли весть что войска гетмана подошли к Новодевичьему монастырю, все было готово. Пожарский и другие воеводы приезжали смотреть на нашу постройку, качали головами, иные одобрительно, другие смотрели с недоверием, но ничего прямо не говорили.
В ночь перед сражением войска обходили священники, исповедуя и причащая всех желающих. Пришел и к нам невысокого роста худой монах с благообразным, но строгим лицом. Увидев его мои люди присмирели и, выслушав недлинную проповедь стали подходить для причастия и благословления. Я при богослужении снял для приличия шляпу и придав лицу самое постное выражение стоял тихо и не отсвечивал. Монах, закончив со своей паствой, подошел к нам с Казимиром и спросил негромким, но сильным голосом:
- А вы не желаете исповедаться перед боем?
- Простите святой отец, - отвечал я за нас обоих, - но мы не принадлежим к вашей церкви. Я лютеранин, а мой товарищ и вовсе католик. Помолитесь за нас сами, если это возможно, ибо божье заступничество нам не помешает.
- Разве ты, сын мой, - обратился он к Казимиру, - не посватался к русской девушке и не обещал ей принять святое крещение?
Я подивился осведомленности монаха, но промолчал, лишь подтолкнув бывшего лисовчика к монаху, дескать, я тебя предупреждал, теперь не жалуйся.
- Святой отец, торжественно даю обет, что если господь пощадит мою жизнь в завтрашнем сражении, я вернусь к вере отцов. - Твердым и немного торжественным голосом проговорил Казимир.
Монах удовлетворенно кивнул и, благословив литвина, протянул ему руку для поцелуя, к которой тот с благоговением приложился.
