– Как ее угораздило?
– Я пару веток для шитья срезала, – повинилась молодая мамочка лет пятнадцати на вид, круглолицая, большеглазая и болезненно худющая. – Хотела дома иголки наломать. Ну, дырочки в коже колоть, для ниток.
– Я знаю, как нужно правильно шить, – остановил ее всхлипывающий пересказ Любый. – Как ветка попала ей в рот?
– Так она все в рот тащит! Маленькая еще… – пригладила затихшую малышку мамочка. – Пока я одну ветку на иглы обламывала, она вторую хвать, и в рот. Я хотела выдернуть, но она не идет. Воткнулась уже куда-то, это ведь акация! Первушка кричит, плачет, ветка не идет.
– На свет несите, – распорядился Любый.
На улице заглянул в рот, благо беспамятная девочка никак не мешала, тихо чертыхнулся:
– Мне нужна дубовая ветка в мизинец толщиной и нож!
– Да, Любый! – сорвались с места сразу несколько человек. Спустя четверть часа вождь лесовиков уже получил требуемое, расщепил ветку тонкой кремниевой пластинкой, просунул Первушке в рот, захватывая расщепом самый дальний шип, повернул ветку. Шип сломался, и бывший студент-медик зацепил второе острие. Легкий толчок, поворот – и еще одной вонзившейся в глотку иглой стало меньше.
Убрав таким образом самые опасные колючки, вождь лесовиков осторожно потянул ветку и с облегчением отшвырнул в сторону:
– Вот и все! До утра ее не будите, пусть успокоится и ссадины затянутся. Во рту все быстро заживает, к рассвету и следов не останется.
– Любый! Любый, прими нашу общую благодарность! – прижал руку к груди охотник в серой кожаной куртке и таких же штанах, выпущенных поверх мокасин. – Ты уже столько раз спасал нас от ран и болезней, от рабства и унижения…
– Мы ведь братья! – остановил его бывший студент-медик. – Все мы дети небесных духов, основавших наши рода, все мы одной крови и должны помогать друг другу. Я помогаю вам, вы помогаете мне.
– Но твои старания и наша благодарность несравнимы!
– Кто же в семье заслугами считается, брат мой? – похлопал его по плечу Любый. – Каждый делает что может.
– Дозволь хотя бы накормить тебя, как дорогого гостя!
– Прости, брат мой, но у меня еще очень много дел.
– Но ведь ты должен когда-то есть, посланник небесных духов! – решительно возразил охотник.
Вождь лесовиков потер подбородок:
– Как тебя зовут, потомок небесных духов? – спросил он.
– Коготур, Любый!
– Ты прав, Коготур, иногда даже мне нужно остановиться и отдохнуть, – решился вождь лесовиков. – Поэтому я с благодарностью принимаю твое предложение.
– Да! Да! – встрепенулись обитатели кочевья. – Любый остается у нас в гостях!
– Только ненадолго! – предупредил повелитель оборотней. – Прямо сейчас мне молятся о помощи сразу несколько человек.
– Мы быстро, быстро!.. – Охотники и хозяйки заметались по кочевью.
Для почетного гостя тут же нашлись чистая мягкая шкура, на столе перед ним расставили пиалы с морошкой, клюквой и колотыми орехами, принесли и порезали копченый олений окорок, толстый шмат соленой медвежатины. Мужчины выкатили увесистый бочонок, решительно выбили донышко, зачерпнули полный ковш янтарного напитка, явственно припахивающего пивом, поднесли его вождю лесовиков:
– Потомки храброй росомахи приветствуют тебя, всемогущий Любый, в своем стойбище! Прими сей ковш хмельного меда в знак нашего уважения и преданности!
– За вас, дети храброй росомахи! – принял подношение вождь лесовиков.
Студент-медик не употреблял алкоголя. Как-то не сложились у него с сей отравой добрые отношения. Однако в данном случае отказаться – значило оскорбить. Хочешь не хочешь, трезвенник-язвенник – однако все равно: пей!
Утешало только то, что крепости во всех местных настойках было чуть больше, чем в квасе, и всерьез напиться удавалось только при больших объемах употребления. От объемов Любый благоразумно воздерживался. А ковш – его колдун решительно осушил и перевернул, уронив на землю лишь несколько считаных капель.
– Слава Любому! Любо Любому! – радостно провозгласили охотники, рассаживаясь за столом и черпая пенистый мед уже для
