запуски, углы расположения зеркал – и готово.
Пожалуй, люди становились слишком влиятельными. Мишель постоянно твердил об их новых богоподобных возможностях, а Хироко своими действиями указывала на то, что ничто не должно ограничивать их стремление использовать эти возможности, что они вправе пренебрегать любыми традициями. Сам же Сакс уважал традиции – они способствуют выживанию. Но технари из Да Винчи заботились о них не больше, чем Хироко. Они жили в особую эпоху и не отвечали ни перед кем. Поэтому они это сделали.
Затем Сакс подошел к Мишелю.
– Я беспокоюсь за Энн.
Они сидели в углу большого склада на восточном Павлине, где среди шума и мельтешения окружающих чувствовали себя, будто находились в уединении. Но Мишель, осмотревшись, предложил:
– Давай выйдем отсюда.
Они надели костюмы и покинули помещение. Восточный Павлин представлял собой скопление шатров, складов, заводов, железных дорог, парковок, трубопроводов, сборных резервуаров, а также свалок и мусорных куч, где, будто куски вулканической лавы, валялись обломки разных машин. Но Мишель вел Сакса на запад, мимо всего этого хаоса, и они быстро подошли к краю кальдеры, где свалка выглядела совершенно иначе, будто после логарифмического сдвига, который превратил собрание артефактов фараона в место размножения бактерий.
На самом краю черноватый, в крапинку, базальт потрескался на несколько концентрических уступов, каждый из которых был ниже предыдущего. По этим террасам можно было спуститься по ряду лестниц, по самой нижней из них тянулись рельсы. Мишель повел Сакса к этой террасе, откуда им открывался вид в глубину кальдеры. Вниз на пять километров. Благодаря огромному диаметру кальдеры казалось, что она не настолько глубока, но тем не менее там, далеко-далеко внизу, лежала обширная, круглой формы территория. А когда Сакс припомнил, насколько мала кальдера относительно всего вулкана, сама гора Павлина показалась ему целым коническим континентом, выпирающим за пределы марсианской атмосферы. В действительности же небо было пурпурным лишь над горизонтом, а вверху – темным, тогда как солнце на западе висело тяжелой золотой монетой, отбрасывая прозрачные косые тени. Все это представало перед ним как на ладони. Частицы, что взметнулись в небо при взрывах, теперь исчезли, и все вернулось к телескопической четкости. Камень, небо и солнце. Марс, каким его любила Энн. Где-то имелись и строения. Но их не было ни на на горе Аскрийской, ни на Арсии, ни на Элизии и даже ни на Олимпе.
– Мы легко могли бы провозгласить всю территорию, что выше восьми километров, зоной первозданной природы, – сказал Сакс. – И оставить ее такой навсегда.
– А бактерии? – спросил Мишель. – Лишайники?
– Они, наверное, будут. Но разве это важно?
– Для Энн – да.
– Но почему, Мишель? Почему она такая?
Мишель пожал плечами.
Выдержав долгую паузу, он сказал:
– Это, конечно, сложно. Но я думаю, это из-за того, что она отказывается от жизни. Взывает к камням, как к кому-то, кому может доверять. С ней плохо обращались в детстве, ты знал об этом?
Сакс покачал головой, пытаясь понять, что это значило. Мишель продолжил:
– Ее отец умер. Мать снова вышла замуж, когда ей было восемь. С тех пор отчим унижал ее до тех пор, пока ей не исполнилось шестнадцать и она не съехала к сестре матери. Я спрашивал ее, в чем состояло это унижение, но она ответила, что не хочет об этом рассказывать. Насилие есть насилие, сказала она. И еще сказала, что все равно уже мало что помнит.
– Уж в это я могу поверить.
Мишель, отрицая, помахал рукой в перчатке.
– Мы помним больше, чем нам кажется. Иногда даже больше, чем нам хочется.
Они стояли и смотрели в кальдеру.
– А вот в это с трудом верится, – заметил Сакс.
Мишель нахмурился.
– Неужели? В первой сотне было пятьдесят женщин. По всей вероятности, более чем одна из них хоть раз в жизни подвергалась насилию со стороны мужчины. Скорее, десять или пятнадцать, если верить статистике. Сексуальному насилию, побоям, унижению… Просто раньше так было.
– С трудом верится.
