Так что он просто сидел, обдуваемый ветром, ел и смотрел то на них, то на вид в открытом стенном проеме. К северу от них тянулась узкая голубая полоса – бухта Ахерон, широко выгибающаяся в Северном море. К югу – далеко за первым, ближним горизонтом, возвышалась огромная масса горы Олимп. А между ними – дьявольское поле для гольфа с лавовыми потоками, шишковатыми и обветренными, расколотыми и выщербленными, где в каждой впадине в темной пустоши плато виднелся маленький зеленый оазис.
– Мы все думаем, – сказала Марина, – почему психологи-экспериментаторы всех поколений сообщали о нескольких единичных случаях совершенно необычных воспоминаний, но никто никогда не пытался объяснить их с помощью моделей памяти своего времени.
– Более того, об этом будто старались как можно скорее забыть, – добавила Урсула.
– Именно. А потом, когда находили те записи, никто не верил, что такое могло быть. И все объясняли легковерностью того времени. Как правило, нельзя было найти ни одного живого человека, кто мог бы воспроизвести описанные достижения, поэтому ранние исследования признавали ошибочными или ложными. И все же довольно многие записи были подкреплены вполне реальными доказательствами.
– Например? – спросил Сакс. Ему не приходило в голову просматривать рабочие отчеты о наблюдениях на организменном уровне, которые неизменно оказывались какими-нибудь невероятными. Но теперь было понятно, что это стоило сделать.
– Дирижер Тосканини, – сказала Марина, – знал наизусть каждую ноту каждого инструмента примерно двухсот пятидесяти симфонических произведений, слова и музыку сотни опер, плюс множество других, более коротких вещей.
– И это кто-то проверял?
– Выборочно, так сказать. Фаготист сломал клапан своего фагота и доложил об этом Тосканини, а тот, поразмыслив, сказал ему не волноваться, мол, в тот вечер ему не придется играть эту ноту. Это было в его духе. И он дирижировал без партитуры, распределив эти его фрагменты между другими музыкантами. Вот так вот.
– Угу…
– У музыковеда Тови был схожий дар, – добавила Урсула. – Среди музыкантов это не редкость. Будто музыка – это язык, на котором необыкновенные достижения памяти были иногда возможны.
– Хм-м.
Марина продолжила:
– Профессор Атенс, работавший в начале двадцать первого века в Кембриджском университете, обладал обширными знаниями самого разного толка. Это была, опять же, музыка, а еще стихи, факты, математические знания, все о своем прошлом. «Интерес – это все», – говорил он. – «Интерес направляет внимание».
– Это правда, – согласился Сакс.
– И он использовал свою память прежде всего для того, что находил интересным. И называл это «интересом в смысловом содержании». Но в 2060 году он помнил весь список из двадцати трех слов, которые выучил, когда проходил тест в 2032-м. И так далее.
– Хотелось бы мне узнать о нем побольше.
– Да, он был не таким чудаком, как большинство остальных, – сказала Урсула. – Вроде так называемых календарных расчетчиков или тех, кто может вспомнить зрительные образы в мельчайших подробностях – в других сферах жизни они зачастую испытывали затруднения.
Марина кивнула.
– Как латыши Шерескевский и человек, известный как В. П., которые помнили огромное множество различных фактов, но оба испытывали синестезию.
– Хм, наверное, дело в гиппокампальной гиперактивности.
– Наверное.
Они привели еще несколько примеров. Мужчина по фамилии Финкельштейн, который мог подсчитать результаты выборов по всем США быстрее, чем любой калькулятор 1930-х годов. Талмудисты, которые помнили не только содержание Талмуда, но и расположение каждого слова на каждой странице. Устные рассказчики, которые выучивали наизусть произведения Гомера. Даже те, кто, как утверждалось, для наилучшего эффекта применяли метод «дворца памяти», известный со времен Ренессанса, и достигали приличных результатов. И так далее.
– Эти необычные способности, похоже, выходят за рамки обычной памяти, – заметил Сакс.
– Это зрительная память, – сказала Марина. – Основанная на образах, которые возвращаются в мельчайших подробностях.
