Так нет, не смог, потому что разомлел с ней. Покойный Доновер был прав: тогда он думал только о её теле.
Эллина дрожала от холода. Сжавшись в комок, насколько только позволяло седло, зябко поджимая пальцы ног, обёрнутые в какие-то тряпки, найденные в конюшне, она, отчаянно борясь со сном, мелкой рысцой тряслась по дороге.
Скоро должен был забрезжить рассвет; она всю ночь провела в пути.
Вроде бы никто гоэту не преследовал, но останавливаться она боялась, игнорируя смежавший веки сон, усталость, холод и голод. Чем быстрее Эллина попадёт к стенам университета, тем лучше.
Палаш, быть может, спасший ей жизнь, гоэта прижимала к себе, как ребёнка.
За каждым кустом мерещились разбойники, за каждым поворотом — солдаты.
Пару раз ей попадались одинокие всадники, наверное, посыльные. Все они проводили её пренебрежительным взглядом. Интересно, за кого они её принимали? За обнищавшую разбойницу, солдатскую вдову или просто бродяжку? Наверное, за бродяжку — вряд ли они видели её палаш, зато точно заметили её обмотки и отсутствие верхней одежды. Но Эллине было не до того, чтобы искать где-то пальто или куртку.
Заветный город показался на горизонте тогда, когда гоэта уже успела окоченеть и задремала на шее лошади. Та, почуяв, что хозяйка спит, остановилась и неизвестно, сколько бы ещё простояла, если бы не крестьянская подвода, которой преградила дорогу. Возница громко окликнул «клушу», тем самым вырвав её из сладких смертельных оков дремоты.
Лошадь дёрнулась, Эллина едва не упала, с трудом удержавшись в седле и, сонно потирая глаза, долго не могла понять, чего от неё хотят.
— Да, видимо, я действительно выгляжу паршиво, если даже крестьяне морщатся, — подумала гоэта, пропуская повозку.
Она кое-как растёрла ступни и сползла на снег, чтобы умыться и прогнать сон. Холод заставил подпрыгивать то на одной, то на другой ноге, а потом снова забраться в седло.
Онемение иголками кололо конечности — не хватало ещё обморозить.
Придорожный трактир манил запахом пищи, так, что засосало под ложечкой. Сглотнув слюну, Эллина отвернулась и пустила лошадь рысью.
Как ни странно, в город её пустили — может, сыграла свою роль протянутая с улыбкой монетка.
Первым делом гоэта купила себе сапоги у старьёвщика и в блаженстве засунула в них онемевшие, ничего не чувствующие ноги. Их состояние пугало, нужно было срочно их растереть, засунуть в горячую воду. Да и самой погреться, пока не превратилась в синего мертвеца.
Вторая за сегодня попытка спешиться закончилась болью и падением. Ноги отказывались слушаться. Кусая губы, Эллина схватилась за коновязь, гадая, как бы преодолеть расстояние до двери харчевни. Вот она, так рядом — а не дойти.
А ещё этот проклятый ветер, от которого покрываешься гусиной кожей…
— Эй, паренёк…Простите, девушка, вам помочь?
Гоэта обернулась к окликнувшему её мужчине и кивнула. Самой ей не сделать ни шагу, так что всё равно, кто он. Хуже, чем теперь, не будет.
Незнакомец осторожно взял её под руку, а потом, заметив, что Эллина продрогла до костей и обморозила конечности, подхватил на руки и внёс в натопленное помещение.
Тепло тут же живительным покалыванием разошлось по телу гоэты, болью доказывая, что она всё ещё жива, что у неё всё ещё есть руки и ноги.
— Как можно, вы хотя бы соображаете, что могли умереть?! — незнакомец устроил Эллину перед каминной решёткой. Посадил не на пол, на свой плащ, который любезно пожертвовал гоэте. — Кто же в таком виде разгуливает зимой по улице? Немедленно снимайте сапоги!
Эллина была бы рада, только пальцы перестали слушаться — перчаток на ней тоже не было.
Незнакомец вздохнул, обозвал её дурой и стащил обувь сам. Размотав тряпьё, он разразился ещё более эмоциональной тирадой и велел служанке принести таз с тёплой водой, полотенце, бараний жир, горячее питьё и шерстяные носки в комнату наверху.
Гоэта не сопротивлялась, когда её отнесли и уложили на кровать, принялись растирать, сопровождая свои действия характеристикой скудности умственных способностей Эллины. Стопы не трогал, просто согревал ладонями.
Тёплая вода оживила посиневшие ноги, вернула им чувствительность.
