предназначавшееся тысячнику письмо, коснулся губами скрепляющей послание печати и передал его Остену. Тот же, похвалив гонца за расторопность, велел ему отдыхать до утра и, дождавшись, когда за сопровождаемым Антаром вестником княжьей воли захлопнется дверь, быстро сломал печать и погрузился в чтение.
В это раз Арвиген уже изволил не выражать нетерпение, а гневаться. Почему Остен бездействует? Неужто княжья воля для него теперь пустой звук? Или здесь, в глуши, он потерял счет времени? Ну так оно уже почти полностью истекло, и если через две луны тысячник не закует пойманного им Беркута в цепи, то может пенять на себя, потому как, будучи обласкан и любим Арвигеном более других военачальников, он теперь проявил черную неблагодарность и строптивость вкупе с гордыней, а такого не прощает ни Семерка, ни тем более скромный правитель Амэна…
Дочитав письмо до конца, Олдер отложил пергамент и тяжело вздохнул. Бжестров уже пойман, а значит, сам тысячник и, главное, Дари теперь вне опасности, зато на молодого крейговца обрушится вся та злоба, что скопилась в сердце Арвигена за долгое время ожидания. Можно не сомневаться, что Владыка Амэна, заполучив Ставгара в свои застенки, будет терзать и ломать его до тех пор, пока от воина и Владетеля не останется ничего, кроме окровавленного куска изуродованной плоти. Князь пытками заставит Бжестрова предать всех, кого он любит, вытянет из души Беркута все самое сокровенное и втопчет это в грязь. Уничтожит его дух, а потом не подарит смерть, а заставит жить… Может быть, даже вернет Бжестрова в Крейг, чтобы искалеченное и дрожащее от страха безумное существо служило грозным напоминанием о том, что будет с теми, кто усомнится в силе и могуществе Амэна.
Такое случалось и прежде – и до Ставгара находились те, кто пытался оспорить власть и силу южного княжества, и все они заплатили за эту дерзость собственными головами. Иные, как тот же Бражовец, нашли смерть в бою, другие же сполна испытали на собственной шкуре, что означает гнев амэнского Владыки, и их жалкая судьба заметно охладила слишком уж горячие головы.
Участь последних не вызывала в душе Остена ни отклика, ни сочувствия. Слишком памятны были ему рассказы Иринда о той поре, когда на оставшийся без законного Владыки, погрязший во внутренних сварах Амэн навалились соседи. Они нападали со всех сторон, точно псы, и рвали истекающее кровью княжество на куски. Кабы не сумевший взять власть и подавить внутреннюю усобицу отец Арвигена, еще неизвестно, что бы осталось от древнего и гордого Амэна.
И хотя сам Иринд был в ту злую пору еще безусым мальчишкой, творящееся вокруг безумие он запомнил накрепко, и именно оно выпестовало убеждения старого «карающего», которые тот и передал впоследствии Остену. Княжеская власть неоспорима, а любой направленный против законного Владыки заговор подрывает и основы Амэна. Что же до соседей, то ради спокойствия на собственных границах их всегда следует держать в страхе, и для этого хороши любые средства…
Все это было верно и правильно, но почему-то теперь уготованная для Ставгара амэнским Владыкой участь вызывала в душе Остена глухой протест. Словно именно сейчас ему предстояло сделать что-то особо мерзостное…
Пытаясь разобраться в охвативших его чувствах, тысячник вновь посмотрел на письмо и, казалось, ощутил идущий от него смрад. Такой же, какой стоял в подземной зале, в которой Арвиген принимал ванны из бычьей крови. В то же мгновение во рту Остена отчетливо ощутился медный привкус, а буквы послания точно ожили и зашевелились, оборотившись толстыми, черными пиявками…
А тысячник сжал здоровую руку в кулак так, что захрустели суставы, – все дело в том, что Владыке Амэна все равно, кто окажется на крюке в его пыточных. Ставгар, сам ли Остен или кто-то третий, а уготованная Крейговскому Беркуту участь – не необходимость, а всего лишь прихоть заскучавшего без кровавых забав Арвигена.
Это не было ошеломляющим открытием – об уготованной ему роли цепного пса Олдер знал и раньше, но теперь она выглядела особенно противно: и потому, что ему довелось чуть больше узнать Ставгара, и из-за пресловутой лесовички. Отдавая возможного соперника Арвигену, тысячник словно бы чинил над ним расправу чужими руками и прятался за княжьей волей, трусливо перекладывая решение на плечи Владыки.
И пусть его непонятная тяга к ведунье – всего лишь морок и блажь, соперничество Остена с Бжестровом должен решить не каприз амэнского князя, а они сами.
Немного успокоившись, тысячник подпер голову здоровой рукой и посмотрел на трепещущий огонек свечи. На первый взгляд, выхода из создавшегося положения у него не было. Бжестров должен попасть в Милест живым и в здравом уме. И оградить его от пыток нет никакой возможности. С другой же… Остен, прищурившись, вновь воссоздал в памяти свою встречу с Арвигеном. «Добудь мне Крейговского Беркута», – именно так и звучал приказ Владыки. Обожающий словесные загадки Арвиген сказал о птице, хоть и подразумевал человека, а значит…
Пришедшая в голову тысячника идея была безумно дерзкой даже для него, но, поразмыслив, он признал ее вполне осуществимой. Воля князя будет выполнена – Ставгар таки отправится в Милест, вот только Арвиген не бросит пленника в казематы, а будет носиться с ним, словно дурак с торбой, сдувая пылинки, потому как лишь одним существам Владыка Амэна всегда благоволит
