лицами и статями амэнских прелестниц, которым Олдер уже давно потерял счёт… Так почему же он помнит даже то, как лесовичка, задумавшись, закусывала нижнюю губу… Как пила отвар из кружки?.. Что такого важного скрыто в чертах крейговской дикарки?..
Так и не найдя ответа на этот вопрос, тысячник поднялся в свою комнату и, раздевшись, лёг на жёсткую постель… Вот только сон никак не желал приходить, и колдун, смежив веки, опять предался воспоминаниям…
Увы, образ лесовички перемежался с охваченным пламенем Рейметом, а потом мысли увлекли Олдера совсем в другую сторону.
Глава 4
Горький мёд
Этим вечером в корчме «У висельника», расположенной аккурат рядом с Рыночной площадью Милеста, было на диво шумно и людно – вино лилось рекой, а здравицы сменялись смехом и подначками. Сотники «Доблестных» и «Карающих», вернувшись из похода на Триполем, отмечали победу Амэна.
Красуясь друг перед другом, ратники заказывали больше, чем могли выпить или съесть, и платили серебряной монетой за каждый сорванный с губ хорошеньких подавальщиц поцелуй, а те, в свою очередь, хоть и награждали сотников жаркими взглядами из-под ресниц, притворно вскрикивали, если воины усаживали их к себе на колени…
Разорвав долгий поцелуй, Олдер вложил в потную ладошку служанки монету и спросил:
– Ну так кто лучше целуется – я или Кортен?
Служанка потупила глаза, прошептав:
– Мне трудно решить… – и тут же притворно тяжело вздохнула, из-за чего её пышная грудь призывно заколыхалась.
– То же самое ты говорила три поцелуя назад! – нахмурился сидящий по левую руку от Олдера Кортен – затянувшееся по вине служанки шутливое состязание уже начало его злить, а Остен усмехнулся:
– Не томи, девочка. Никто не будет на тебя в обиде за правду.
– Ну, раз не в обиде… – подавальщица вновь потупила глаза, но уже в следующий миг проворно выбралась из-за стола и, отбежав на пару шагов от спорщиков, объявила: – Лучше всего целуется вон тот «Доблестный» – за столом у входа слева!
Выпалив это признание, служанка поспешила удалиться. Кортен прошипел ей вслед: «Стерва», а Олдер громко рассмеялся… Впрочем, уже через минуту его смех оборвался так же резко, как и начался, – и Остен, внезапно помрачнев, придвинул к себе уже наполовину пустой кубок…
Последние несколько лет он избегал таких вот сборищ, предпочитая им тихие посиделки с Ириндом или Дорином, но теперь ему не помогали развеяться ни тихие беседы, ни работа над устройством поместья… Именно поэтому он и принял приглашение, пришёл в корчму за весельем, а оно бежит от него, и на душе по-прежнему пусто и мерзко.
Допив кубок, Олдер вновь плеснул себе вина и опустил голову… По правде сказать, он думал, что, поквитавшись, наконец, с Лемейром за убийство семьи Ирташа, почувствует облегчение, но теперь Олдеру казалось, что он измарал руки в навозе… И то сказать: отвратный был ублюдок – трусливый и оттого ещё более жестокий и подлый. Остен при всём желании не мог добраться до него напрямую, не нарушая устава, – Лемейр оставался верным псом и любимцем своего хозяина, который покрывал все его мерзости…
Пришлось выжидать несколько лет, чтобы потом, сыграв на жадности, выманить Лемейра с двумя его закадычными дружками из лагеря и привести в заранее условленную ловушку. Антар, которому Олдер за эти годы стал доверять почти безоговорочно, помог сплести сети и в этот раз, словно бы случайно оговорившись о спрятанном в горах кладе, который он почуял благодаря своему дару. Дальше всё было просто и предсказуемо – охваченный жаждой наживы Лемейр не стал делиться новостями с хозяином и поспешил ускользнуть из лагеря вслед за Антаром. Десятник пришёл к укромной пещере точно телок на верёвке: он намеревался схватить Чующего, но вместо этого угодил в засаду сам.
Двое приятелей Лемейра умерли почти мгновенно, и вот тут стало ясно, что привыкший безнаказанно глумиться над другими десятник боялся собственной смерти больше огня. После гибели дружков он, сообразив, что убежать не удастся, не придумал ничего лучше, как грохнуться на колени, вымаливая пощаду не только у Олдера, но и у Антара и сваливая вину на своих приятелей…
Ох, не так, совсем не так виделась Остену эта расплата. За все эти годы он привык считать десятника врагом – хитрым и изворотливым, а теперь видел перед собою мокрицу… Обожравшуюся чужой кровью пиявку, получившую власть лишь потому, что выгодно устроилась и не переставала вылизывать хозяйские сапоги.
Карать такое не имело смысла, но Олдер всё же довёл первоначальный план до конца – так или иначе, Лемейр не заслуживал
