– Испугалась? – Черные брови сошлись у переносицы. В глазах цвета грозового неба мелькнули неуверенность и тщательно контролируемое железной волей желание.
По телу прокатилась волна похоти, зовущая этого мужчину сделать со мной все мыслимое и немыслимое, разрешенное и запретное…
– Угадал, – раздула я ноздри, вбирая в себя его запах. Запах распаленного мужчины, запах жизни и насыщения. – Я испугалась того, что я могу с тобой сделать, мой сладкий.
– Покажи! – бросил он мне вызов.
И мне стало не до рассуждений.
Девушки в обозе работорговцев и в гареме все время шушукались за моей спиной, мечтая о какой-то мифической любви Лейлы и Меджнуна, искренне ожидая от влюбленного мужчины причитаний, стонов, вздохов и длительного словесного изъявления чувств.
Наверное, я не женщина, потому что чьи-то долгие рассусоливания меня сейчас совсем не интересовали. Я умирала, так хотела ЕСТЬ! И не только в смысле обычной пищи.
Мое тело жило своей жизнью, испуская феромоны желания и требуя удовлетворения. Удовлетворения, которое мне мог доставить этот мужчина. И не важно, что я понятия не имела, как это достигается. Что-то внутри вело меня по правильной дороге, куда я позвала Агилара и не собиралась отпускать его.
Голод ударил в голову, затмевая все разумное, и я набросилась на мужчину, как оголодавшая хищница, как рысь, как тигрица. Обхватила руками его лицо, впилась в губы и целовала, пока Агилару от силы чувств не перекрыло дыхание. Я впитывала его страсть, желание, томление. Но как же этого было мало!
Тонкий ручеек насыщения, едва заметный, постоянно прерывающийся. Скорее дразнящий, чем наполняющий.
Я застонала от досады. Мало-мало-мало! Хочу еще!
– Что с тобой, сегилим?[5] – Агилар скинул ошеломление, вызванное моим страстным натиском, и вернулся в свой обычный мир сильных мужчин.
Он перевернул меня на спину и навис сверху, пытливо заглядывая в глаза, ища причину раздражения.
– Я хочу большего, – прошептала я, притягивая его к себе. – Сейчас!
– И ты это получишь, – хищно оскалился он, опускаясь на меня.
– Не торопись, исталган[6], – шептал он мне, покрывая жаркими поцелуями мое лицо. – Я не хочу сделать тебе больно.
– Еще! – потребовала я, выгибаясь навстречу. – Хочу еще!
– Погоди, – простонал Агилар, припадая лицом к моей груди. – Ты такая узкая там. Я боюсь сделать тебе больно.
Мне уже было больно. Больно оттого, что темная суть рвалась наружу, призывая вцепиться в мужчину, оплести его телом и высушить, удовлетворяя свой скрытый голод.
Это все уже когда-то происходило со мной. Но где? Когда? Память не хотела откликаться, советуя использовать то, что есть сейчас, не оглядываясь на то, что было раньше.
Меня вел голый инстинкт выживания, подталкивая к Агилару. Мое тело разрывалось на части от двойственности: стремления следовать потаенным желаниям и боязни испытать на себе мужскую страсть. Наконец желание затмило рассудок…
Агилар застонал и больно прикусил нежную мочку моего уха, вызывая невольную реакцию. Рявкнул вполголоса, отодвигая:
– Немедленно прекрати! А то я не выдержу!
Он отстранился, взял с прикроватного столика сосуд. И протянул мне чашу с каким-то густым красным сиропом:
– Отпей глоток!
Я послушно отпила. На вкус приторно-сладкий с легкой горчинкой. Но подействовал на меня странно: голова стала легкой и пустой, а тело невесомым.
В один миг пришла резкая боль, словно во мне рвалась натянутая струна.
– Прости, нафасим[7], – прошипел Агилар сквозь стиснутые зубы, с трудом удерживая себя от движения. – Сейчас должно быть легче…
Я почти не слышала его слов, они доносились будто издали. Мои слух и зрение практически отключились, осталось одно осязание. И чудовищный нематериальный голод. Внутри возник непонятный жар, постепенно распространяясь по всему телу, следуя по кровотоку, возбуждая и сводя с ума.
Я провела ногтями вдоль спины.
