Манарага

КОТ: Мяяяаааууу! Узурпааааатор!

АЗАЗЕЛЛО: Гнида!

РЕЖИССЕР (с милой извинительной улыбкой): Мне кажется, сейчас вас будут бить.

Что и произошло.

3 апреля

Вечер: отдадим должное, бить голографисты умеют: расквашенная губа, бланш под глазом, пара шишек на затылке, только что прошедшая боль в левом боку. Да еще левое плечо заныло, то самое…

Теплых судачков вывалили из кастрюлек мне на голову. Потом меня потоптали на пепелище. Затем отправили в местный аэропорт. За мой счет, естественно…

Увы, в нашем послевоенном мире рукоприкладство стало печальной повседневностью. Война вроде закончилась, а люди все бьют и бьют друг друга по мордам в магазинах, ресторанах, игровых зонах, на улицах, в борделях, в банках, в прачечных, в поездах дальнего следования… Философы усматривают в этом расширяющуюся послевоенную трещину в христианской морали. Впрочем, мусульмане в этом не отстают от христиан.

Мордобой я вообще-то не одобряю. В детстве сам был подвижным мальчиком, хорошо бегал, играл и стрелял, но не любил драться. Съездить кому-нибудь единообразно по морде – легко. Запустить девчонке руку в трусы – легко. Украсть что-то – легко. Помочиться в карман учительского пальто – легко. Но драться – не мой профиль.

Теперь я на Хоккайдо, благо это рядом с мерзким Сахалином. Запомнится он мне и блохам надолго…

Здесь хороший отель с горячим источником, в котором я отмокаю третьи сутки. Потягивая чай из жженого риса и глядя на сосны за окном, стараюсь выдавить из памяти происшедшее. Красная блоха помогает. Диверсией уже занимается наша СБ. Бывает, что ж…

Да, книги не всегда горят. И в них нам впрыскивают не только воду. Могут впрыснуть и взрывчатку. Тогда книги взрываются. Четыре погибших повара, семь покалеченных. Как говорил Zokal:

– Геза, ты овладеваешь дорогой, интересной, сложной и опасной профессией.

Кто подложил мне мокрую свинью – почтари, повара или реставраторы? СБ докопается.

Да, да… Не всегда горит полено.

Вообще, даже при нормальном чтении сгорает не вся бумага. Остаются полосы у корешка, по-нашему бабочки, а иногда – острова в середине страницы. На Кухне они именуются головешками. У нас их принято коллекционировать. Голографически, конечно. Таскать за собой огарки первоизданий, похищенных из музеев, опасно. У меня всего 139 головешек. И теперь самая большая – последняя, из “Мастера и Маргариты”, – почти целая страница с обгорелыми краями. Тот самый момент, когда голая и невидимая героиня влетает на метле в квартиру критика Латунского, погубившего Мастера своей рецензией на его роман о Понтии Пилате. Разгром этой квартиры и запечатлен на головешке. Которая сейчас оживает и светится передо мной в предвечернем полумраке комнаты.

…евидимая летунья сдерживала и уговаривала себя, руки ее тряслись от нетерпения…

…сступленно кричал ни в чем не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши в нем проваливались, костяные накладки летели во все сторон…

…яжело дыша, Маргарита рвала и мяла молотком струны…

…з кухни в коридор уже бежал поток. Шлепая босыми ногами в воде, Маргарита ведрами носила из кухни воду в кабинет критика и выливала ее в ящики письменного стол…

И т. д.

Черт возьми, я сорок пять раз читал Булгакова. И все довольно чисто. От чтений остались лишь две головешки. “Театральный роман”:

…тут порхнул и смешок и…одисмент и послышались поцелуи…

…кой с кем целовался накрест… шутливо отворачивался, закрывая лиц…

…елой ладонью, как будто слеп от солнц…

…еня, вероятно принимая за кого-то другого, расцеловал трижды…

…от Измаила Александровича запахло коньяком, одеколоном и сигар…

И “Собачье сердце”:

…сть нужно уметь, и представьте, большинство людей вовсе есть не умеет. Нужно не только знать, что съесть, но и когда