Сталин поднял рюмку, намереваясь встать, но сидящий рядом Берия предупредительно взял его руку:
– Позволь мне, Иосиф.
– Уступаю силе тайной полиции, – улыбнулся Сталин.
Берия встал с бокалом хереса, который он предпочитал другим напиткам:
– Друзья. Мне хотелось бы сказать несколько теплых слов о наших замечательных советских ученых, двое из которых присутствуют здесь. Благодаря нашей науке Страна Советов из отсталой аграрной империи стала индустриальным гигантом. Благодаря нашей науке у нашего народа появился ядерный щит, способный окоротить любого агрессора. Наконец, наши ученые вплотную подошли к разгадке феномена времени. Представляете, что ждет всех нас, когда советские люди смогут управлять временем? Я сам человек хладнокровный, не поддающийся эмоциям. И тем не менее, товарищи, у меня дух захватывает, когда я думаю об этом. Выпьем же за здоровье наших ученых!
Все встали и выпили.
– Да. Значит, в споре товарищей Ландау и Сахарова должна родиться истина? Так, товарищ Сахаров? – Сталин сел, положил себе кусок белорыбицы, зачерпнул хрена золотой ложечкой.
– Ganz Genau, Genosse Stalin! – захрустел соленым огурцом Сахаров.
– Okay, Genosse Sacharoff. – Сталин покрыл белорыбицу ровным слоем хрена, отрезал кусочек и отправил в рот. – С одной стороны – истина родится. А с другой – кто-то из вас двоих будет вынужден констатировать: Ich habe meine Sache auf Nichts gestellt.
– Без этого в науке не бывает, товарищ Сталин! – оживленно закивал Ландау. – Фундаментальному открытию предшествует множество ошибок. К счастью, в советской физике есть кому их поправить.
– Слава богу, товарищ Ландау. К сожалению, нам, советским политикам, остается только завидовать вам, советским физикам.
– Не понимаю вас, товарищ Сталин, – круглолице улыбался Ландау. – Чему же вам завидовать?
– Методам исправления ошибок, товарищ Ландау. Предположим, ошибся товарищ Сталин в решении национального или крестьянского вопроса. Как надо поправить товарища Сталина?
Все молча посмотрели на него.
Сталин обвел гостей взглядом своих живых карих глаз, блестевших теперь сильнее обычного:
– Так как же? Что вы молчите?
– Ну, – нерешительно зашевелился Толстой, – вероятно, необходимо посоветовать… покритиковать вас.
– Покритиковать? – поднял красивые брови Сталин и быстро опустил голову, готовясь рассмеяться своим знаменитым сталинским смехом.
Смех этот был особенным, не похожим ни на какой другой. По плечам Сталина прошла судорога, красивая голова его дернулась, Сталин резко откинулся назад, на спинку стула, с шипением втянул сквозь сжатые зубы воздух и так же стремительно дернулся вперед с невероятным звуком, напоминающим рев морского котика; затем опять откинулся назад, всосал воздух и заревел; раскачивания его стали убыстряться, звук рева укорачивался, становясь все более отрывистым, переходя в род хрюканья; вдруг тело его забилось между столом и спинкой стула, хрюканье перешло в нестерпимый, потрясающий сердца визг, Сталин словно окостенел в сильнейшей судороге; все тело вибрировало мельчайшей вибрацией, голова постепенно откинулась назад, сильно побледневшее лицо с выпученными глазами уставилось в низкий сводчатый потолок, и из широко раскрытого рта вождя вырвался нечеловеческий крик:
– Ясауууух пашооооо!!!
Сразу все облегченно засмеялись.
Сталин достал из кармана платок алого шелка, вытер свое лицо и громко высморкался.
– Нет, товарищ Толстой, – продолжил Сталин, успокоившись. – Покритиковать за ошибки могут у вас на пленуме Союза писателей. А у нас, политиков, по-другому. И если товарищ Сталин ошибся, его надо не критиковать. А объявить врагом народа, высечь бычьей плетью на Лобном месте и повесить на Кремлевской стене, чтобы московские голуби расклевали его никчемное тело.
В зале наступила мертвая тишина.
– Что вы нас пугаете, товарищ Сталин, – с трудом заговорил Эйзенштейн.
– Так вот инфаркты и случаются! – тряхнул брылами Гуринович.
– Товарищи, у меня есть актуальный тост по поводу ошибок, – начал приподниматься со своего места Микоян, но Сталин поднял
