– Пора бы его самого так вот подать на блюде! – воскликнул Булганин.
– Не все враги хороши мертвыми, – заметил Сталин, дегустируя поданное ему в бокале вино. – Рекомендую всем “Киндзмараули” 45-го года.
Слуги вонзили в спину свиньи дюжину ножей и вилок и отошли к стене.
– Прошу вас, товарищи, – пригласил всех Сталин. – Теперь – самообслуживание. Любой кусок – ваш. Жареная свинина с картошкой – правильная советская еда.
Все встали, потянулись к свинье.
Вошел Толстой. Узкое бледное лицо его было спокойно; нижняя губа сильно распухла, на пиджаке виднелись следы паштета и крови.
– Садитесь, товарищ Толстой, – кивнул ему Сталин.
Толстой прошел на свое место.
Молотов плюхнул в тарелку вождя громадный кусок свинины.
– Это тебе, Вячеслав. – Сталин подвинул ему свою тарелку. – У Троцкого я ем только уши.
Члены Политбюро засуетились, и в тарелке вождя появились два темно-коричневых свиных уха.
– Мы так и не выпили за правду, – напомнил Ворошилов, поднимая бокал с “Киндзмараули”.
– Да-да! – задвигался Молотов. – Иосиф, ты забыл про главный сегодняшний тост.
– Что? – рассеянно прищурил глаза Сталин.
– За правду. Тост Анастаса за правду, – напомнил Молотов.
Сталин внимательно посмотрел на него:
– А что такое правда?
– Правда? – засмеялся, обнажая большие белые зубы, Молотов. – Это – правда!
– Ну а все-таки? – смотрел ему в глаза Сталин.
– Правда… это то, на чем мир стоит, – серьезно ответил Молотов.
Сталин брезгливо вздохнул и повернулся к гостям:
– Кто-нибудь может дать точное определение правды?
Все молчали.
Сталин подождал минуту, поднял бокал:
– Не стоит пить за то, что неопределимо.
– За что же тогда? – осторожно спросил князь Василий.
– Хватит этих тостов, – сказал Сталин и молча выпил.
Все последовали его примеру.
– Замечательное вино! – причмокнул от удовольствия Шостакович. – Одного не могу понять – сколько раз был на Западе, никогда не видал в тамошних винных магазинах наши грузинские вина. Никогда! Почему плутократы не продают их?
– Буржуи любят французские вина, – заметил Микоян, отправляя в рот сочный кусок свинины.
– В крайнем случае – итальянские и испанские, – кивнул Эйзенштейн.
– У плутократов вкус испорчен католиками. У них же в причастии – только сухие вина. А у нас – сладкий кагор! – откликнулся Каганович.
– Поэтому они и полусладкого шампанского терпеть не могут, – пробормотал Берия.
– Но все-таки это странно, товарищи. – Шостакович поднял пустой бокал, и парень в красной рубахе тут же наполнил его. – Такое вино – и не пить?
– Все дело в сахаре. Только в сахаре. Грузинский виноград слишком сладкий для плутократов, – жевал Каганович. – У них у всех диабет!
Гости засмеялись.
– Дело вовсе не в сахаре, – проговорил Сталин, разрезая свиное ухо.
– А в чем же, товарищ Сталин? – спросил Шостакович.
– В 46-м я угощал де Голля превосходным “Ахашени”. Выпили с ним одну бутылку, начали другую. Why not, fuck you slowly? Наконец допиваем вторую. Приносят третью. И де Голль спрашивает: “Иосиф, что это за вино?” Я говорю: ““Ахашени”. Тебе не нравится?” – “Да нет, – говорит, –
