– Предлагаешь коротать ночь на тропе, свесив ноги вниз? – спросила она, спрыгнув с лошади и снимая с нее свернутые валиком шкуры. – Поедем с рассветом.
– В той сраной и богами забытой деревне остались мои друзья. – Чужестранец выглядел скорее нахохлившейся вороной, нежели грозным воином. – Остались, потому что вы, северяне, – дикари. Понятия не имеете о гостеприимстве и благодарности. И чем больше мы медлим, тем меньше шансов их спасти.
– Как мы им можем помочь, валяясь у подножия холма со свернутыми шеями? – Хани тоже повысила голос больше необходимого. – Я знаю цену благодарности и понимаю, что сделали твои друзья. И остальные понимают. Но есть традиции, есть наши предки, которые давно отошли к богам и далеки от нас. Им не доказать, что мой поступок был совершен не из глупости, а от безысходности! – Эхо многократно усилило ее слова и понесло прочь, множа на все голоса. – Я хочу помочь, что бы ты там ни думал, чужестранец, – уже тише вымолвила она. – Но глупость губит и тех, кто сильнее, и кто удачливее нас.
Хани вспомнила Рока: умирающего, пронзенного стрелами, со страхом во взгляде. Он, не сомневалась девушка, до последнего верил, что боги даруют ему еще один шанс.
– Поедем, как заалеет горизонт. – Раш показал ей спину, устраивая место для ночевки.
Арэн
Арэн не помнил, кто из просветленных мудростью мужей сказал, что ожидание приговора страшит сильнее, чем сам приговор. Сейчас, как никогда раньше, он понимал всю истину этих слов. Утро принесло вьюгу, метель бушевала так, что погас даже всегда тлеющий очаг в центре деревни. Старухи дружно качали головами и сотрясали воздух скорченными немощными руками. «Дурной знак!» – хором пророчили они, пугая прохожих. Пророчество подхватила перепуганная ребятня. Весть, как круги по воде, стремительно расползалась по деревне.
– Огонь в Большом очаге развел Ярик, прозванный Одноглазым филином, – сказал Эрб – хозяин «Медвежьей лапы».
Второй день троих чужаков держали под надзором. В пределах постоялого двора они были свободны, но выходить на улицу права не имели. Эрб всячески старался услужить гостям: кормил досыта и неустанно травил байки. Но вечером, когда в зале собирались селяне, он словно отгораживался. Арэн понимал, почему, и зла не держал.
– С тех пор не случалось такого дня, чтоб огонь затухал. Ни снег, ни ветер, ни метели – ничто до сей поры не убивало пламя основателя. – Эрб в задумчивости пожевал нижнюю губу.
– Это же просто огонь, – Арэн отвернулся от запотевшего окна. В бедной деревне стекла в них делали из полированной слюды. Разводы на полупрозрачном камне причудливо накладывались поверх происходящего за стенами «Медвежьей лапы», и дасириец развлекал себя разглядыванием чудных превращений.
– Священный огонь от руки нашего предка.
– Пусть так, – согласился Арэн, не собираясь утруждать себя спорами.
– Это потому, что у Яркии больше нет духа-защитника. – Северянин покачал головой, глядя на Арэна таким взглядом, словно на того уже накинули удавку.
Дверь в «Медвежью лапу» отворилась, с шумом ударилась о стену.
– Ты пойдешь с нами, чужестранец. – Староста лично пришел за ним, в сопровождении четырех вооруженных селян, к которым присоединились и те, что охраняли выход. – Мудрая зовет. Где остальные?
– В своих комнатах.
– Идем.
Арэн подчинился, ни минуты не сомневаясь, что староста задумал недоброе.
Дасириец, два дня не выходивший на улицу, с наслаждением глотнул холодный воздух и подставил лицо бушующей метели. Снег нещадно хлестал кожу, ветер пробирался под одежду, норовя вытянуть из-под нее все тепло, но сейчас непогода только радовала Арэна. Даже тревожные мысли о Хани и Раше, которых ненастье могло застать в пути, не омрачали внезапно беззаботного настроения.
Большой очаг продолжал оставаться бездыханным, хотя поленья все же едва тлели. Тут же стояла Мудрая, хмуро поглядывала на женщин, тщетно пытающихся оживить огонь. Она опиралась на свой посох, и Арэн видел, какого труда ей стоит держаться на ногах. Она действительно уже очень давно была немощной старухой, ее кости ныли и требовали покоя – Арэн вдруг
