Носа».
В какой-то момент ему внезапно пришло в голову, что сегодня ночью вместо этой шлюхи и валенка Нос мог проявить интерес, например, к его физиономии.
Ходже стало не по себе.
– Сядь, – нахмурившись, приказал он, видя, что женщина продолжает взирать на него бессмысленно-кукольным взглядом. Сейчас она не вызывала ничего, кроме отвращения. И как у него мог подняться на эту курицу вчера вечером?!
– Сядь! – повысил он голос, и уголовница, замешкавшись, подчинилась. Она неуклюже плюхнулась, упав на ягодицы, словно мешок с влажным бельем.
– Кто ты, девочка? – вдруг мягко поинтересовался Нос. Он старательно слизывал с губ и подбородка кровь. – Кто ты и что у тебя на уме?
– Отвали от нее, – недовольно сказал Ходжа.
– Да я просто беседую с дамой, любезный, – миролюбиво отозвался Нос и снова повернулся к женщине: – Зачем ты здесь? А? Ты ведь не случайно тут оказалась. Так?
Рыбьи глаза женщины моргнули, и Нос перестал улыбаться.
– Ходжа, нужно уходить.
Зэк усмехнулся.
– Мы с Зажимом, пожалуй, последуем твоему совету, картавый утырок. А ты останешься здесь. Вы все останетесь, – поправился он, сделав акцент на «вы».
Нос глубокомысленно покачал головой.
– Ты ничего не понял. Я видел сон. В нем я видел нас. И мы были мертвые. Синие и распухфые, как утопленники. Я верю в сны, и я пока не готов умирать. Ходжа, сейчас мы не на правильном пути. Это не футки. Чем быстрее мы сойдем с этой тропы, тем лучфе. Для тебя в том числе. Теперь ты меня понимаеф?
Он хотел продолжить, но Ходжа, потеряв к зэку интерес, нетерпеливо оттолкнул его в сторону. Переставляя ноги, он начал не спеша приближаться к женщине, которая что-то бессвязно бормотала, кутаясь в одеяло. В мозгу, вспыхивая и похрустывая, как разгорающийся костер, ширилось и разбухало одно-единственное:
«Это она. Это она. Это она».
Ходжа видел перед собой невыразительные глаза сумасшедшей, два выпукло-мутных студенистых шарика, в которых он, как в зеркале, мог разглядеть самого себя.
Внезапно взгляд зэчки заискрился, и затуманившая блеклая пленка исчезла. Она хихикнула.
– Я тебя видел, – вырвалось у Ходжи.
Он не узнал свой голос – чужой и надтреснутый, как у умирающего старика.
Пересиливая себя, он придвинулся к ней ближе.
– Я видел тебя, – хрипло повторил он, указывая на закутанную в одеяло фигуру пальцем с черным от грязи ногтем. – Я узнал тебя. Меня возили на очняк[18] по моему делу… и…
Ходжа сглотнул подкатившийся к глотке липкий комок.
– …И пока ждали следака, нас оставили в «дежурке». Там работал «ящик»… ты…
Женщина снова хихикнула и неожиданно провела ребром ладони по шее. Взгляд ее стал оценивающе-холодным.
Ходжа замер, словно упершись в незримую стену.
– Тебя показали во весь экран. Ты… тебя подобрал один водила на трассе, – пробубнил он. – Он был с корешем, и ты…
Ходжа облизнул губы, язык вмиг стал сухим и шершавым, как мочалка. Ему вдруг с неудержимой силой захотелось выбраться из этой дыры и оказаться наверху. Там, где солнце и трава.
Да, наверх. Пускай Зажим сам разбирается с этими стукнутыми…
– И фто же она сделала? – с сочувствием поинтересовался Нос. Он бесшумно приблизился к уголовнику и, встав у него за спиной, оскалился.
– Она…
– Ну что ж… – ухмыльнулся Зажим. – Раз я не сделал это вчера, я исправлю свой косяк и сделаю это сейчас. Похоже, ты засиделся на этом свете, валенок.
Он надвигался вперед, оттеснив побледневшего Саву к самому краю обрыва, и тот, оглянувшись назад, с трудом подавил
