– Ну да.
– Тот, что «боровик», – Доктор. Вор в законе, – с пренебрежением сказал егерь, замахиваясь колуном. – Хе-хе. Вор-помидор. Это он под мою диктовку тебе писал маляву. Но тогда, хм, он, скажем так, был чуточку в лучшей форме, нежели сейчас. И он только готовился запрыгнуть в свою лунку, хе-хе, так что руки у него были свободны.
– Как он попал к тебе?
– Приехал со своей кодлой на мою речку погудеть. Сети поставили, костер запалили, песни горланили. Я за ними, гандонами, всю ночь наблюдал. В общем, нажрались как свиньи – и спать. А этому в лес приспичило. И не просто поссать, а так. Шлялся как неприкаянный, сам с собой разговаривал. Там я его и взял.
– На зоне часто упоминали Доктора. Он не просто какая-то «шестерка» в уголовном мире, – осторожно заметил Сава. – Это известный авторитет. И его тоже наверняка ищут. Причем не только официальные органы. Понимаешь, о чем я?
– Да чихать я хотел на это, – беспечно махнул рукой Дикий. Поправив кепку, он приготовил следующее полено. – Пусть ищут. А насчет «шестерки» или «тузов» в криминальном мире… Плюнь и разотри. У меня демократия. Там, внизу, его воровские законы не действуют. Там вообще никакие правила не действуют, кроме ауры и энергетического поля. Ну и еще немного биологии, принципы которой никто не отменял.
Сава вспомнил удушливое зловоние, которое, казалось, намертво впиталось в каждую пору «теплицы» егеря, и его передернуло. Да уж, аура… В загаженном сортире, наверное, и то запах был почище.
– А эти двое? – задал он вопрос. – Парень с женщиной?
– Ты про «лисичку» с «волнушкой»? Да так, туристы мимо шли. Молодожены, кстати. Решили медовый месяц провести нетрадиционным способом. С костром, песнями под гитару и прочей муйней.
Дикий усмехнулся, поудобнее обхватывая топорище.
– Кстати, лисичка тебя еще долго звала. Очень ты ей понравился. Ха, доброе лицо!
Сава плотно сжал губы, вспомнив несчастную – изможденное, бледное создание, лицо которой сплошь в незаживающих порезах и изрыто преждевременными морщинами.
– Ты отстаешь от жизни, Сава.
Хрясь!
– Ты о чем?
– Твои тсансы, конечно, произведения искусства. Не спорю. Но ты… как бы сказать, чтобы тебя не обидеть.
Сава убрал с груди руки.
– Говори.
– Ты эгоист. Ты не даешь людям прикоснуться к таинству. Ты лишаешь их возможности ощутить прелесть жизни. Ты не заставляешь их задуматься о том, что человек, погрязший в житейско-бытовых проблемах, разучился радоваться лучику солнца. Разучился улыбаться пению птиц. Разучился благодарить Бога, что у них крыша над головой, на столе есть хлеб, а в кране есть вода. Ты отбираешь у них мысль прочувствовать и ощутить приближение того, что простой обыватель называет смертью.
Сава приподнял брови, мысленно проговаривая про себя услышанное, а Дикий, не переставая с упоением колоть дрова, развивал свою мысль дальше:
– Ты как слон в посудной лавке, Сава. Отрубил башку к едрене фене, снял с нее кожу, будто носок, и адьес. Как секс в советское время. Строго по пятницам и под одеялом. Между тобой и тем, кого ты избрал, незримая стена. Так нельзя. Прежде чем выполнить свою миссию, ты должен наладить контакт с избранным.
– Я не священник, – возразил Сава.
– При чем тут это? Где духовная составляющая вопроса? Где эстетика? И потом… У меня они учатся прощать, и прощать искренне. Заметь, Сава. От всей души. У меня они осознают свои ошибки. Начиная от того, что кто-то из них не уступил старушке место в трамвае, заканчивая жестоким убийством.
Сава выдавил саркастическую усмешку.
– Трудно представить себе человека, который бы не признал свои ошибки у тебя в подвале. Особенно закопанный по самое горло, – съехидничал он.
– Не скажи, – покачал головой Дикий. – Встречались мне и крепкие орешки. Некоторые созревали по нескольку месяцев.
– Я догадываюсь. Значит, ты говоришь, что вы просто беседуете. Тогда зачем тебе багор за диваном? – спросил Сава. – Я видел.
Дикий фыркнул, будто глупее вопроса ему не приходилось слышать.
