К концу «задушевной беседы» Ходжа несколько раз терял сознание, но Дикий не давал ему отключиться, используя попеременно багор или нашатырь. Наконец, полностью обессиленный и опустошенный, с изрезанным лицом, зэк отключился. К тому времени Зажим чувствовал себя раскаленным котлом, у которого беспечные хозяева забыли сбросить давление, и он вот-вот был готов лопнуть, разлетевшись на мелкие кусочки.
Он ненавидел этого чертового шизоида, закопавшего их в ямы, он ненавидел эти прожектора, с равнодушной монотонностью пялившие в них свои ярко-желтые стеклянные глаза, он ненавидел уродскую резиновую шляпу на своем обритом наголо черепе…
«Мокруха еловая, ха-ха!»
…Он ненавидел окружавших его коллег по несчастью, которые, в общем-то, находились в точно таком же незавидном положении, как и он, он ненавидел Ходжу, который выблевывал каждое слово так, словно это было не слово вовсе, а кусок его собственных внутренностей…
Когда Зажим закрывал глаза или клевал носом, наклоняя голову, за этим неизменно следовал тычок багром, и на момент окончания «разговора» на его щеках зияли три пореза. К остальным «грибам» Дикий не был столь требователен. Женщина периодически впадала в прострацию, она то затихала, проваливаясь в беспамятство, то выныривала наружу, при этом вереща и призывая на помощь. Парень с дырой на щеке, казалось, вообще выпал из реальности и лишь глупо хлопал челюстью, напоминая старый пыльный сундук с вечно открывающейся крышкой, который все никак не соберутся выкинуть на помойку. Вероятно, он все еще думал, что кормежка кашей не окончена, и ждал своей порции…
Доктор хрипло кряхтел, пуская лужи слюны, и только изредка приподнимал голову, когда Дикий повышал голос.
Когда егерь ушел, погасив на прощание прожекторы, с воспаленных губ Зажима сорвался вздох облегчения.
«Теперь я знаю о Ходже почти столько же, сколько он сам о себе», – внезапно подумал уголовник. Он снова наклонился к грязной, изгаженной миске, но дотянуться до воды ему не удалось. Все, что он мог, он уже давно выпил.
– Ходжа, – окликнул зэка Зажим.
Тот ничего не ответил.
– Проснись, придурок!
Кап.
Кап.
«Мне нужно в сортир».
При мысли об этом желудок Зажима скрутило, словно влажное белье, отжимаемое сильными руками. На лице выступил холодный пот, который едкими каплями скатывался вниз. Попадая в порезы, оставленные наконечником багра, соленые дорожки вызывали раздражение.
«Мы все будем делать свои дела прямо тут, – угрюмо подумал зэк. – Не выходя из ямы».
«Отлично, – тут же воскликнул внутренний голос. – Дерьмо разбухнет и вытолкнет вас наружу, как пузырь воздуха в болоте. Физика, начальные классы, бродяга».
– Иди к черту, – устало произнес Зажим, и голос исчез.
В темноте послышался квакающий звук.
– Ходжа, ты?
Едва ворочая языком, зэк всхлипнул:
– Я хочу. Пить.
– Я тоже.
Ходжа умолк, и до слуха Зажима доносилось лишь прерывистое дыхание приятеля.
– Слышишь меня, Ходжа?
Уголовник вздохнул:
– Да.
– Сава с ним заодно.
– Да.
Голос Ходжи был тусклым и каким-то странно плавающим. Так ветер с равнодушным шелестом гонит по тротуару скомканную, рваную газету.
– А эта курица где? Слюнявая, что с нами была?
– Не знаю, Зажим. Да мать ее за ногу… шалаву эту.
