«грибам».
– Поиграем в кегли? – спросил он, сощурившись. Сделав шаг правой ногой вперед, егерь пригнулся и взмахнул рукой, словно намереваясь пустить жуткий «шар» в закопанных жертв.
Ходжа заскулил, мелко-мелко тряся головой.
Зажим устало закрыл глаза.
«Пожалуйста. Пускай, когда я открою глаза, я буду в автозаке. Или на зоне, на своей шконке. Прошу тебя, Господи!»
– Я пошутил, – холодно улыбнулся Дикий, выпрямляясь. – Мы же все по правилам делаем, так? Боулинга сегодня не будет.
С этими словами егерь шагнул вперед, опустив голову в массивную кадушку. Голова булькнула, медленно погружаясь в мутную жидкость.
– Ну что, братишка? – обратился Дикий к Носу. – Как ты себя чувствуешь в новом образе, мухомор ты мой вонючий?
Нос делано вздохнул:
– Больно слыфать, как оскорбляют единственного брата.
– Конечно, больно, – согласился егерь. – На полянке мухомор, он привлечь умеет взор[27]. Да, вонючка?
– Может, и умею, – усмехнулся Нос. – У меня много талантов.
– Только мне такой не нужен, – покачал головой Дикий, водя над головой брата мачете, лезвие которого было измазано темной киселеобразной жижей. – Ни на завтрак, ни на ужин. Я решил с пути свернуть, мухомор ногою пнуть.
– Ой-ой, – скривил губы Нос. Он вытянул губы, изображая поцелуй.
– Подбегу к нему бегом, – сказал серьезным тоном егерь. – И по шапке – сапогом.
– Как некультурно, – снова подмигнул ему Нос. – Хулиган.
Дикий неторопливо протянул мачете вперед, задержав у губ брата, потом лезвие осторожно поползло «грибу» прямо в рот. На лице Носа не дрогнул ни один мускул, он даже не попытался отвести голову. Глаза-монетки заискрились всполохами, как в неисправной проводке, а обломки зубов стиснули лезвие.
– Вкусно? – чуть слышно спросил егерь.
Нос молчал, немигающим взглядом взирая на Дикого.
– Привыкай. И могу обещать одно. С тобой я буду очень аккуратен и нежен. Я приложу все усилия, чтобы ты побил все рекорды по долгожительству в моей теплице, – закончил егерь.
Он вынул нож изо рта брата, убирая его за пояс. Затем, подумав, вытер об штаны средний палец. Тот самый, которым держал отсеченную голову.
Нос больше не улыбался.
После недолгих сборов Сава направился в комнату к Олесе. Тихонько приоткрыв дверь, он заглянул в спальню и, убедившись, что она не спит, зашел внутрь.
Женщина сидела у окна, качая в руках Гену, ее губы беззвучно шевелились.
– Родная, – мягко улыбнулся Сава.
Он встал рядом, погладив ее по голове. Рассеянно отметил, что вместо повязки на лице Олеси белел свежий пластырь. Нужно отдать должное Дикому – он постоянно следил за своевременной перевязкой и всегда тщательно осматривал их раны. Впрочем, точно такой же пластырь красовался и на его лице. Рана понемногу заживала, и это обнадеживало. Возможно, когда-нибудь у него снова будет нос…
– Не… уходи, – с трудом проговорила Олеся. Она осторожно высвободила левую руку из-под свертка, в который была завернута мумия младенца, и Сава накрыл ее узкую ладонь своими руками.
«Я не могу так взять и оставить их», – с болью подумал он, нежно гладя пальцы любимой. Они были слегка шершавыми и исцарапанными, но очень теплыми.
– Не уходи, – повторила Олеся, и глаза женщины наполнились слезами. – Будет… плохо.
– Я должен, родная, – сказал Сава, в душе ненавидя себя за эти слова. – Понимаешь? Мы скоро увидимся. Ты и Гена приедете домой через неделю.
– Домой?
– Конечно.
