сейчас Городу нужны добровольцы. Те, кто готов трудиться на благо общей идеи, пройти испытание и получить крылья для того, чтобы отправиться выполнять опасное, но необходимое задание, – громко говорил Томас, надрывая горло, стараясь воплотить собой один-единственный порыв верности Правителю. – Нам нужны зрелые и решительные, могущие взять на себя непосильную ношу. Приходите в Братство, получайте крылья и служите со мною на последнем рубеже, чтобы однажды стать Вестниками нового мира!
Томас закончил фразу на торжественной ноте и соскочил с бочки. Не оборачиваясь, не глядя в глаза Братьев и старых друзей, он поспешил пересечь площадь и свернуть в узкий переулок между домами.
Щеки пылали, бумажка в сжатом кулаке промокла, а слова на ней расплылись. Томас чувствовал, что делает свой первый мерзкий шаг на пути служению Правителю, и шаг этот давит ему на сердце песчаным камнем, скалой, подобной тем, какие он так ловко облетал в пустыне. Но этот камень было не облететь.
«Наши священные медальоны… Нашу крылатую силу отдадут не новым воинам Братства, как должно быть, нет, она достанется кучке искателей одобрения старика, – думал Томас, безжалостно растравляя свое сердце. – И все потому, что я, поклявшийся всегда быть верным своим крыльям, предал все, что мог. И Город, и Братьев, и любимую женщину…»
Томас двигался в сторону своего дома, и серый пепел клубился у него под ногами при каждом шаге.
«Вот что такое мир за Чертой – пепел, пыль и смерть, – вдруг понял он. – Анабель права, мы живем лишь тем, что можем сохранить. И какой бы грязной ни была вода, мы ее пьем, пока живы, потому что у нас есть только эта жизнь. Нет никакого смысла в гряде, есть только одна стоящая цель – защита своего дома, с крыльями или без. Нет смысла в благородной смерти в поисках Дерева. Все сожжено, все мертво и будет таким всегда».
Отворяя тяжелую дверь дома, переступая порог и переходя из тусклого света улицы во влажную темноту комнаты, Томас был уже совершенно иным человеком. Если бы кто-то посмотрел на него сейчас, он бы увидел, как тонкая серая пелена легла Крылатому на лицо, сделав красивые черты жестче, глаза безжизненнее, а по темным вихрам растрепанной головы тонкими нитями прошлись первые седые пряди. Но единственная, кто мог бы все это разглядеть, неотвратимо угасала в неспокойном, горячечном сне.
Буря улеглась с рассветом. Алиса так и не сомкнула глаз, наблюдая, как ветер смягчает свои порывы, утихает, укладывая песок мягкими волнами на склонах новых холмов, остывающих в ночном морозце. Ветер словно нарушил связь Крылатой с далеким оазисом; всю ночь, сколько бы ни прислушивалась к себе, она не могла почувствовать ни направления, ни зова, ни шепота Алана. Медальон казался безжизненной пластиной. Чарли жался к ее ногам, но тоже не издавал ни звука.
Мир, казалось, замер, укачанный мерными порывами воющего ветра. Кругом был лишь серый песок – прогорклый вкус его Алиса долго потом ощущала на языке, – и в этом пустынном мире будто не было больше места надежде, Городу, чему бы то ни было вообще, кроме гари, пепла и тусклого света луны через песчаную пелену.
Но взошедшее над красной линией горизонта солнце словно бы отделило странную, тяжелую ночь от Алисы. Вместе с осевшим на землю песком внутри Крылатой успокоилась и печаль. Впереди снова была дорога. Чарли уже слышал песню неназванного, пока тихую, но уже уловимую.
Наскоро отряхнувшись, Алиса вышла из тесной расщелины и расправила плечи. Спину ломило, а в горле противно першило от горечи песка. Она огляделась по сторонам. Песчаная буря заставила ее обогнуть высокую горную цепь, и теперь перед Крылатой лежало небольшое плато, с холмиками нанесенной ветром золы, а за ним возвышались новые скалы. На карте Вестника, давно сгоревшей в огне варварского костра, четко обозначался именно этот путь. Перелететь через плато, достигнуть гор, а там… Там будет ущелье, защищенное от безжалостного солнца, там будет оазис, там будет Алан.
Не медля больше ни секунды, Алиса потуже стянула растрепавшиеся волосы, смочила губы водой из фляги и, привычно спрятав Чарли за пазухой, взлетела. Теперь раскрывать крылья, не раздумывая об этом, казалось ей привычным, будто именно так и учили ее в Братстве.
Медальон задрожал. Усилия Крылатой, которых она даже не замечала, стачивали его. Потихоньку, незаметно, неопасно, но медальон становился тоньше. Каждый взлет, каждый вираж, выпускание крыльев одним чистым напряжением силы делали его на каплю слабее. Всего на каплю, но моря ведь тоже состояли из капель – так говорила старая Фета.
Плато тянулось внизу. Серые песчаные холмы, редкие следы грузных падальщиков – все так, как было уже много дней во время полета; пустыня не радовала глаз, заглядевшись же на нее сверху, можно было погрузиться в сон, медленно, но неотвратимо, словно в топкое болото. Алиса миновала плато за пару часов, стараясь не отрывать взгляд от приближающихся скал. Песня зовущего уже слышалась в воздухе, да и сам воздух будто наполнился запахами леса из колдовского сна.
Лис больше не скулил, не ерзал, он лишь выглядывал из-под куртки, вытянувшись в струнку. Столько поколений лисиц пело неназванному только для того, чтобы Чарли, несчетный сын своей матери, хромой и покинутый всеми, добрался до зовущего именно
