Внезапно, кровь гира обагрила пальцы, тыльную сторону и запястье людомара. Он в изумлении смотрел на то, как кровь сама, словно бы живое существо взбиралась по его рукам. Под кольчугой он чувствовал ход крови. Ему стало невыносимо горячо. Казалось, кровь начала бурлить, а острейшая невыносимая боль сошлась на затылке.
– А-а-а! – закричал, не в силах сдерживаться, людомар. Он схватился за разбухавшую безмерно голову. В глазах стало темно. Время замерло. Он повалился на землю.
Воины бросились к нему, подняли и втащили в дом.
Сын Прыгуна не знал, сколько времени он пролежал недвижим, но ему стало хорошо так же внезапно, как и поплохело до этого. Он поднялся с ложа, плохо понимая, что произошло, оглядел остеклевшими глазами встревоженные лица воинов, и произнес ровным, но властным голосом:
– Мы уйдем, как разомкну глаза… – И тут же повалился на спину, погрузившись в глубокий сон.
***
Кроны деревьев весело бултыхались в солнечных лучах, размешивая их своими густыми ветвями. Множество птиц и зверья мельтешило всюду, куда бы ни обращался слух. Такого разнообразия, такого богатства, как в этом лесу, уже невозможно было найти в той части Чернолесья, которая выходила к Синим Равнинам.
Теснота между деревьями была небольшая, однако ее нельзя было назвать редколесьем. Отстоявшие друг от друга стволы позволяли во множестве произрасти иной, менее высокой растительности. Она буйствовала у корней исполинов, взбегала по их мощным торсам высоко вверх и игриво свешивалась с ветвей, образуя местами внушительные пространства, обвешанные разноцветными занавесями.
Цветы всех форм и расцветок радовали глаз. Их ароматы кружили голову. Не было ни одного цветка, который бы угрожал живому существу.
Наложение лесного и холмистого рельефов образовывало порой настолько удивительные картины, что даже дети города – холкуны – невольно останавливались, ибо дыхание спирало от всеобъемной радости, при виде красоты и торжественного мирного спокойствия природы.
Пространство было наполнено невероятно красивыми звуками, издаваемыми птицами и мелкими дневными зверьками. Трели, клекот и мелодичный свист ублажали слух идущих. Каждый из них знал себя в этом мире, каждый звал себеподобного, чтобы не окончилась жизнь. Весна вступила в свои права, изгнав холод прочь за Великие воды и в Доувенское Загорье.
Лоден, Унки и Бохт шли, словно опьяненные. Их лица отражали великое умиротворение, поселившееся в душах. Стороннему наблюдателю могло даже показаться, что они просветлели глазами. Брезды, придерживая друг друга, ковыляли позади отряда. Длинные переходы не были их коньком. Все чаще воинам приходилось останавливаться для привала, и его отрицательно сказывалось на настроении Гедагта. Он был задумчив и раздражен.
Рана на его боку загноилась и нестерпимо болела. Лиар предупреждал его, когда давал травы.
– Они истянут проклятье из раны. Но ты будь готов к боли и не унывай.
Перед их уходом старик, казалось, смирился с предначертанным и больше не стенал впустую над какими-то легендами, бормоча их словно сумасшедший.
Кломм шел небольшими шажками, отяжеленный телом своего товарища, но сносил треволнения и усталость с достоинством воина. И даже его лица коснулась улыбка, когда он отнимал глаза от земли под ногами и возводил их вверх.
– Какая же благодать! – неизменно выдыхал он на привале, с наслаждением вытягивая ноги и оглядывая прелестницу природу. – Раскинулась всей красой пред нами. Невозможно не залюбоваться.
Гедагт, глядя на него, криво усмехался. Он-то прекрасно знал, отчего вдруг Кломм стал таким романтичным. У него и самого подобное чувство попыталось пробиться сквозь боль, но было с рыком отброшено ей в самые дальние уголки сердца.
Лишь людомар и Рыбак шли впереди, будто бы не замечая окружающих умопомрачительных по красоте пейзажей.
Гонимый внутренним беспокойством, Сын Прыгуна уверенно двигался вперед. Никто не знал, что высокий охотник, которого воины знали до битвы с гирами, стал другим. Он никому не рассказал об этом. Он сам себе запретил рассказывать об этом. Слишком страшной была правда, слишком невыносимой, чтобы обрушивать ее на головы сотоварищей.
Нагдин устало следовал за людомаром, опираясь на свой тесак и поминутно отирая пот со лба. Лиар сменил ему одежды, поэтому Рыбак не выглядел больше как оборванец. После отравления, реотв сильно ослаб. Его мучили тошнота и слабость живота. Дошло даже до выпадения волос. Людомар успокоил Рыбака, сказав ему про яд и про то, как его остатки скажутся на нем.
