я ему эту весть,
– Сын, – голос Глыбыра загремел под сводами зала, – боором быть – не только битвами ходить. Разумным быть должно и холодным в мыслях своих боору. Не горячись. Оно ведь нам на руку выходит.
– Не думаешь ли ты, отец, что реотвы драться смогут.
– Не знаю, смогут ли, но будут, потому как откупиться уже не получится. Не для того столь великие армии собираются, чтобы дань собирать, да грозить кому-то. Такими армиями крушат. В полную силу бьют.
– И к нам придут, или…
– Придут. Из Эсдоларга придут. Я знаю. Не трать слова на это. А потому мы уйдем из долины в Холмогорье. Род реотвов с дальних отрогов отдал нам замок свой. Далеко это отсюда, но в нашем положении…
– Отец, – в глазах Гедагта появились слезы, – мы принимаем дар уже и от реотвов. Сколько же еще даром подобных мы примем?!
– Сколько потребуется. Не время и не место гордости твоей. – Тяжелый кулак Глыбыра опустился на стол, и тот крякнул под ним. – Теперь иди и отдохни.
Гедагт словно пьяный вышел из залы. Невидяще, будто бы слепой, добрался до своей пещеры и рухнул на груду шкур, изгнав из них нескольких ящериц.
Кломм посмотрел на своего командира, вздохнул и обернулся к Лодену и Бохту.
– Вы все слышали, други. Не быть нам здесь по весне. Не время печалиться. Боги требуют от нас непереносимое вынести, неподъемное поднять. На том наша Владия всегда стояла и стоять будет. Когда не мы, то некому!
Лоден кивнул и посмотрел на подавленного Бохта. Тот по-прежнему сжимал в правой руке окровавленный нож.
– Погрести его нужно, – сказал он, указывая глазами на нож. – На нем кровь Унки. Пусть за него ляжет здесь. Ему и поклонимся.
Бохт замотал головой, замотал нож в грязную тряпицу и сунул себе за пазуху. Проделав это, он тут же опустился наземь и отвернулся.
***
Путь в Доувенское Предгорье был тяжел. Еще тяжелее он был от того, что беглецы из долины Надежды проделывали его в зиму. Несмотря на то, что зимы в Холмогорье были мягче, чем на Холведской гряде, все же морозы были крепки. Поэтому даже воду приходилось вырубать топорами.
Боги Владии пребывали со своими последними защитниками, ибо в пути с ними не приключилось ничего из ряда вон выходящего, и к началу весны они благополучно достигли отрогов.
Реотвы, встретившие их, были представителями тех старинных родов, которые напрочь отметали мысль о проживании в городах. Их самым любимым местом для жизни были высокогорные равнины, которые тянулись здесь на десятки километров.
Замок, который был отдан Глыбыру, представлял собой полуразвалившуюся трехъярусную пирамидку, состоявшую больше частью из тела небольшого холма, закованного в непрочную каменную кладку. Как фортификационное сооружение замок не представлял собой никакого укрепления, однако прибывшие были довольны и этим.
– Едва зеленью опорошит поля эти, будем сеять и пахать. Строить будем, – сказал Глыбыр. За долгие годы лишений, он научился радоваться малому.
Гедагт отправился с посланием к нэкзам реотвийских городов, а после прислал с Лоденом сообщение о том, что "не быть двум боорам в одной твердыне. Ты и правь!" Он поступил на службу к нэкзу города Рогода. Кломм и Бохт остались при нем.
Выслушав слова Лодена, Глыбыр спросил лишь одно: – Ты останешься со мной?
Пасмас утвердительно кивнул головой.
Когда весна опала на предгорья, пришельцы с Холведской гряды развили такую кипучую деятельность, что реотвы только диву давались. Постепенно на месте завалюхи, более походившей на навал из камней, поросших сорняком, стали появляться очертания будущего замка.
Глыбыр смотрел в будущее. С трудом, но ему удалось наладить сообщение с Синими равнинами.
В конце весны саарары и оридонцы вторглись в Холмогорье с двух сторон: с моря и со стороны Меч-горы.
Старый боор перестал получать весточки от сына, которые ему передавал Кломм. Старик еще больше сгорбился от неведения и стал больше времени проводить в комнате, где лежало тело людомара. Он о чем-то разговаривал с ним. Часто в голосе
