– Да, – едва заметно вздрогнул оридонец. – Я тебя слышу.
– Отведай с нами. Здесь подают прекрасные ребрышки. Когда ты меня спросишь, что лучше пить, то не отвечу, ибо пойло здесь аховое. Но после мы пойдем к Дойю и там уж напою тебя до отвала. Забыл, неужто, как быть здесь, а?
– Забыл, – натянуто улыбнулся Кин.
– Пойду с тобой, Фазрагбар, хочу… – Кин не дослушал, чего хочет Олк. Он подошел к краю веранды и оперся на резные перила.
Когда-то давно, ранее того времени, когда даже он был молод, эти перила были красивы. Наверное, они блестели на солнце, отливаясь желтыми жилками дорогой древесины, из которой были сделаны. Но от многих лет, проведенных здесь, блеск их и лоск померкли, а после, то тут, то там стали появляться царапины. Сперва это были случайные ранки, но затем их стали наносить намеренно, увековечивая свои глубоко личные воспоминания. Перила были испещрены именами и датами, и короткими словами. Где-то здесь и Кин оставлял свое имя. Он поставил после него жирную черту, чтобы никто не смог приписать что-то еще к его имени.
Кин поискал. Да, вон оно его имя. Он возвел глаза к небу. Тогда оно было таким же: голубым, глубоким и безмятежно- беспристрастным. Оно смотрело на него в те годы весело, а не так, как сейчас. Оно много обещало. Оно звало. Сейчас же это просто небо. Голубое небо над его родным городом.
Оридонец опустил глаза долу.
Оридан лежал у его ног. Как и в молодости, город курился вверх тончайшими ароматными дымами. Вот чего не хватало Кину там, во Владии. Ему не хватало запаха дыма. Струйки доносящей в нос все, что связано с домом: уют, тепло, ожидание встречи, нежные объятия жены, радостные крики детей, улыбку матери и отца, кудахтанье биггиса. Ему не хватало вида ориданских улиц – широких и богато украшенных статуями и колоннадой, и ориданских переулков – потайных и грязных, где во множестве копошились бедные раги и рабы, которым хозяева запрещали жить при их домах.
Оридан – столица империи, созданной предками Кина, лежала у его ног величественная и, в то же время, разбитная, покошащаяся всеми видами копошений и озабоченная всеми видами забот. За каждой дверью здесь покоились счастье и беда, тайна и разоблаченье, – и все, что творилось в городе было, неизвестно откуда, знаемо торговцами на городских рынках, откуда в разные стороными разносились кумушками слухи и домослы.
Вот, чего действительно не хватало Кину во Владии – мирного копошения; мирных забот и тревог, – того, что свойственно жизни на своей земле, в своем городе, среди своего народа!
Кин вздохнул – даже и сейчас мысли его тяжелы и грустны.
– Иди к нам, Кин. Мы первые отметим твое восхождение, – позвали его со спины.
«Беззаботные дураки!» – неожиданно пришло в голову Хмурому, и он невольно смутился правдивости внутреннего возгласа.
Оридонец в последний раз окинул величественную панораму большого сплошь светло-каменного города, где даже дома бедняков были двухэтажными, и подошел к столу, за которым сидели воины.
Оба улыбались.
– Навалилось, да? – спросил Фазрагбар. Он почесывал свое внушительное брюшко и с обожанием смотрел на жареные ребрышки в густом бежевого цвета соусе. – А мне обрыдло! – признался он. При этом обожательское выражение его лица никуда не исчезло. – Хотя и не хочется более никуда отсюда. Устал я.
– Ориды отведают нашего вина? – подошел к ним согбенный служка-пасмас.
– Нет, пшел вон, – отмахнулся от него Фазрагбар и посмотрел на Кина: – Говори, интересно. Я люблю за едой послушать интересное. Приказываю тебе, как рагбар.
– О чем хочешь услышать, орид, – приложил ладони к лицу в знак почтения к вышестоящему по званию Кин.
– Обо всем. Бери вот, – Фаз придвинул к нему жаркое. – Как там во Владии? Не был там, не доводилось. В Красноземье пребывал все эти годы. Там и проще, и сложнее. Правда ли, что во Владии невозможно добыть огонь?
– Правда. У дикарей есть легенда, что древние колдуны – они их называют богами – наложили заклятье на Владию. Горели ее леса часто, от того и уберегают ее боги.
– Гхы!.. – поперхнулся Олк. – Большей глупости не слыхал. А что у них за боги?
– Поклоняются Владыке, а он у них во множестве лиц является на твердь. За всем следит.
– Один?
– Да.
