Он пытается удержаться, высвободиться, но щупальце держит крепко, хотя черная кожа шипит там, где касается тела. Урав рычит от боли и бешенства, колотит по льду, взбивая его в снежную крошку: нет, нет, ревет чудище, врешь, не уйдешь.
Сигруд рубит по щупальцу алебардой – раз, два, вот тебе! Хватка ослабевает, и с тихим хлопком Сигруд высвобождается.
«Слава всем морям, – думает Сигруд на бегу, – за то, что эти коровы нагуляли хороший жирок…»
– Стреляйте! – орет сверху Незрев. – Утыкайте эту тварь болтами!
Болты свистят в воздухе, бьют в лед. Многие застревают в панцире Урава. Тварь пронзительно вопит и бьется на канате, который гудит, как гитарная струна.
Сигруд хватает второй гарпун, но Урав уже переключился на людей на мосту. Щупальца взмывают вверх, шевелясь, как клубок кобр, и обрушиваются на мост. Удару вторят крики ужаса, два тела срываются и падают вниз с дальней стороны моста. «Пожалуйста, – думает Сигруд, – пусть это будет не Шара!»
Одно из щупалец свивается, в нем зажат размахивающий руками и ногами полицейский. Урав запихивает его в разверстую пасть. По льду бежит глубокая трещина – зимний панцирь реки не выдерживает веса дерущихся.
«А вот этого, – думает Сигруд, – мне совсем не надо».
Он бежит с алебардой под мышкой и бросает второй гарпун. И едва не промахивается – так чудище колотится, натягивая веревку. Но гарпун, тем не менее, глубоко вонзается Ураву в спину. Урав снова взвывает от боли и хлещет всеми лапищами по льду. Желтый глаз свирепо буравит его взглядом. Сигруд успевает заметить, как к нему несется толстенное щупальце – как бревно в половодье. Тут мир вспыхивает звездами и огоньками, и он скользит по льду.
Сейчас ударит? Но нет, со стоном приподняв голову, Сигруд видит, что Урав запутался в веревках. Однако канат первого гарпуна все-таки лопнул, и сеть вокруг чудища непрочна.
Сигруд рычит, трясет головой и проверяет, как там руки и ноги, – более или менее в порядке. Алебарда валяется рядом, но древко сломалось, превратив ее в короткий топор. Он поднимает его и бежит к третьему гарпуну. Третий удар – решающий.
«Пусть он запутается окончательно, – свистит в голове. – Пусть обессилеет, а потом я забью его насмерть. Буду рубить по легким, пока оно не захлебнется в собственной крови…»
С моста через Солду летят камни.
«Вот только что делать, – думает дрейлинг, – если он мост разнесет…»
Он смотрит, как Урав раз за разом бросается на мост, на лед летит каменная крошка.
Зря Незрев приказал открыть огонь. Урав должен был сражаться с ним, и только с ним, не отвлекаться на других.
Вот почему Сигруд терпеть не может, когда ему помогают.
Урав в конвульсиях расколотил почти весь лед под мостом, последний гарпун торчит из куска, который раскачивается в воде, как большой поплавок. Со вздохом Сигруд прыгает в воду – холод такой, словно его кувалдой по голове огрели, плывет к гарпуну, выдирает его изо льда и подтягивается на веревке. Ну вот он наконец и на твердом льду.
Руки и ноги занемели от холода, ступни и ладони не слушаются, словно их нет больше. Урав извивается в веревочных кольцах и разевает пасть, чтобы в очередной раз заверещать. Прочь сомнения! Сигруд размахивается и всаживает гарпун в верхнее нёбо твари.
Чудище воет от боли, извивается в путах, показывая – наконец! – мягкое, белое, желеобразное брюхо.
Вперед.
И дрейлинг бросается вперед с алебардой наперевес, уворачивается от щупальца, оскальзывается, падает, встает на ноги…
Лес дрыгающихся, завивающихся щупалец позади. И он начинает беспощадно рубить брюхо твари.
Урав завывает, вопит, визжит, колотится. Сигруда окатывают потоки черной крови. Тело кричит, что его окатывают то кипятком, то жгучим холодом. Но дрейлинг рубит и полосует, рубит и полосует.
Он вспоминает, как хоронил те кости во дворе.
Вот тебе алебардой!
Он вспоминает, как посмотрел вверх и увидел, как в камеру проник тоненький, как игла, лучик солнечного света, и он попытался поймать эту искристую булавку в ладони.
Вот тебе алебардой!
Он вспоминает, как исчезали вдали родные берега, а он стоял на палубе сайпурского дредноута и смотрел вдаль.
Вот тебе алебардой. И вдруг он сознает, что все это время орал на пределе легких.
«Я проклинаю мир не за то, что он украл мое сокровище. Я проклинаю его за то, что мне сказали, что сокровище при мне, лишь после того, как я стал другим человеком».
Урав стонет, скулит. Щупальца теряют хватку. Из твари словно выходит воздух, и она сдувается, медленно оседая, как огромное черное дерево. Веревки гудят и жалуются под грузом огромного тела, но держат, и Урав беспомощно висит в их тенетах.
До Сигруда доходит, что на мосту вопят от радости. Но он видит: внутри твари все еще бьется сердце, там есть кровоток, органы пульсируют… «Он еще не сдох. Не сдох…»
И тут из моря щупалец у его ног вдруг всплывает ярко-золотой глаз. Прищуривается, пристально оглядывая дрейлинга.
