И бессильно обвисшие конечности вдруг наливаются силой, взлетают вверх, вцепляются в самую слабую опору моста и рвут ее на себя.
Сигруд едва успевает заметить, как справа мелькает что-то темное, на глазах увеличивающееся в размере, – и тут в нескольких ярдах от него лед проламывает огромный камень.
Сигруд успевает только сказать:
– Вот дерь…
И тут лед под ним накреняется, как детские качельки, и его подкидывает футов на сорок. А потом над ним смыкаются холод и вода.
Вода врывается в нос и глотку. Течение заливается в синусы, просачивается в легкие, еще немного – и он кашлянет…
Нельзя тонуть.
Внутри горит воздух. Он опрокидывается на спину, смотрит вверх: над ним небо, непроницаемое, как расплавленное стекло.
Нельзя тонуть.
Над ним бьется в веревках Урав. А над тварью плотной черной аркой выгибается мост.
Сигруд отталкивается ногами и плывет к расширяющейся над ним полынье.
И тут плотная черная арка моста становится менее… плотной. Сквозь призму взбаламученной воды и льда кажется, что она вовсе исчезла. И тут в темную воду бухает камень десяти футов в поперечнике, вокруг него завиваются и колышутся ленты пузырей. Сигруд кидается в сторону, а следом набегает ударная волна и отбрасывает еще дальше…
Нельзя тонуть. Нельзя попадать под камень.
В воду обрушиваются еще камни, гулко бухают вокруг, и его выносит вверх, вверх…
Поверхность воды плотная, он не может пробить ее, не получается…
И тогда он раздирает ее руками, открывает рот и вдыхает полной грудью зимний воздух.
Сигруд выползает из воды на лед. Подальше от моста лед, к счастью, так же прочен. Он оглядывается и видит, что моста больше нет: он рушится в воду, поднимая волну за волной… и Урава, кстати, нигде не видно.
Накатывает слабость, знобит. Сигруд стоит на коленях на льду и выглядывает хоть какой-то знак, что его ждут: костер, веревку, лодку наконец… Но все, что он видит, – это шар слабого желтого света, свет скользит к нему под водой, расталкивая глыбы льда, как обрывки салфетки.
– Хм, – говорит он себе.
И смотрит на свои руки и ноги: во время боя жир смылся, а с ним – и те защитные свойства, которыми наделила его Шара.
И тут вокруг Сигруда вырастает лес щупалец, и разевается перед ним дрожащая, ширящаяся пасть, в которой не хватает многих зубов. А потом дрейлинга мягко толкают в спину, словно бы приглашая внутрь.
Сигруд открывает глаз.
Он сидит на широкой черной равнине. Небо над головой тоже черное. Он понимает, что вокруг есть пейзаж, только потому, что на горизонте висит огромный горящий желтый глаз, и отсветы желтого ложатся на черные пески.
Он слышит голос: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ.
Сигруд оглядывается: кругом тянется поле, на поле сидят трупы, сухие, пепельно-бледные, словно бы из них выкипятили всю влагу. На одном – форма полицейского, у другого в руке удочка. Все трупы сидят лицом к глазу, и на каждом лице, иссушенном и сером, гримаса дикой боли.
И тут он видит, что груди трупов приподымаются в ритме медленного дыхания.
Значит… значит, они – живы…
Снова тот же голос: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ, ИБО ТЫ ПАЛ.
Сигруд смотрит вниз. Он все еще обнажен, на нем лишь сапоги, перевязь с кинжалом и перчатка на правой руке.
Он дотрагивается до кинжала и припоминает слова Шары: «Возможно, придется взять дело в собственные руки…»
Голос произносит: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ, ИБО ТЫ НЕЧИСТ.
Сигруд вынимает кинжал из ножен и думает: почему бы не прижать его к запястью, не вскрыть вену… но почему-то замирает в сомнениях.
Голос сообщает: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ И ЧЕРЕЗ БОЛЬ ОБРЕТЕШЬ ПРАВЕДНОСТЬ.
Сигруд ждет, кончик клинка завис над запястьем. Черная равнина окрашивается, течет, меняет очертания, и наконец вокруг поднимаются стены его прежней камеры в Слондхейме – тюрьме, где тьма и холод день за днем высасывали из него жизнь. «И что, – удивляется дрейлинг, – это и есть жуткий ад Урава?» Похоже, что так, но он не спешит опускать лезвие.
В двери его камеры горит огромный желтый глаз. Слышится голос: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ. ТЫ ПОЗНАЕШЬ СТРАДАНИЕ. ТЫ ОЧИСТИШЬСЯ ОТ ГРЕХА.
Сигруд ждет. Ждет, что откроются старые раны, а переломы и ушибы, которыми его наградили в тюрьме, напомнят о себе свежей болью… но этого не происходит.
Голос теперь звучит немного недовольно: ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ.
Сигруд оглядывается, кончик клинка завис над запястьем.
– Хорошо, – медленно выговаривает он. – Но – когда?
Голос не отвечает.
