будет преследовать Шару до конца ее дней.
Три дня спустя Шара объезжает город вместе с исполнительным комитетом генерала Нура – проинспектировать, как ведутся восстановительные работы. Бронеавтомобиль подпрыгивает и лязгает на разбитых дорогах, усиливая головную боль, которая и не думает отступать. Еще она не может обойтись без темных очков – солнечный свет до сих пор режет глаза, и доктора говорят, что, возможно, с этим придется жить. Что ж, это по-своему логично: она видела нечто не предназначенное смертному взгляду, и ее увечье – наказание для преступившей запрет.
– Уверяю, абсолютной необходимости в вашем присутствии нет, – говорит генерал Нур, не скрывая неодобрения. – Мы все держим под контролем. Вам бы полежать еще, Главный дипломат Комайд, чтобы скорее поправиться.
– Это мой долг Главного дипломата Мирграда, – говорит она. – Я обязана следить за благосостоянием граждан вверенного мне города. И я буду ездить туда, куда пожелаю. А еще у меня есть личные причины для этой поездки.
То, что она видит, разрывает ей сердце: родители и дети в бинтах, полевые госпитали, переполненные ранеными, временные хибары, длинные ряды деревянных гробов, и среди них много совсем маленьких…
Где-то среди погибших затерялся Во.
«Если бы я раньше напала на след Вольки, – думает Шара, – этого бы не случилось…»
– Это как Миг, – говорит она вслух. – Так обстояло дело после Мига.
– Мы предупреждали, – негромко говорит Нур, заходя в палатку походного лазарета, – что вам не понравится то, что вы увидите.
– Я знала, что мне не понравится, – откликается Шара. – Но я обязана увидеть это своими глазами.
– Но все не так уж грустно. У нас есть помощники из местных жителей.
И Нур указывает в сторону, где суетятся бритые наголо и босые континентцы в бледно-оранжевых одеяниях.
– Эти люди буквально наводнили наши учреждения и в некоторых местах обходятся уже совершенно без нашей помощи. Это бесценный дар судьбы, должен сказать. Они очень нам помогают, пока не прибыла помощь из Галадеша.
Одна из олвостанских монахинь – невысокая, крепко сбитая женщина – поворачивается к Шаре и низко кланяется.
Шара отдает ответный поклон. И обнаруживает, что плачет.
– Главный дипломат! – Генерал Нур удивлен и встревожен. – Вы?.. Вас отвезти обратно в посольство?
– Нет, нет, – мотает головой Шара. – Нет, со мной все в порядке.
И она подходит к монахине, отвешивает еще один поклон и говорит:
– Я вам очень признательна за все, что вы делаете.
– Не за что, – отвечает та. У нее очень добрая улыбка. И глаза – большие и странного цвета – красно-карие, как янтарь.
– Пожалуйста, не плачьте. Почему вы так плачете?
– Я просто… Это так замечательно, что вы пришли нам на помощь, когда никто вас не звал.
– Но нас позвали, – удивляется монахиня. – Нас позвало страдание. И мы пришли. Пожалуйста, не плачьте.
И она берет Шару за руку.
Ладони ее касается что-то сухое и квадратное – записка?
Монахиня кланяется на прощание, и Шара присоединяется к свите генерала. А когда остается одна, быстро вынимает из кармана записку и читает:
Я ЗНАЮ ДРУГА ЕФРЕМА ПАНЪЮЯ.
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗА ВОРОТАМИ ШТАБ-КВАРТИРЫ ГУБЕРНАТОРА В 9.00. Я ОТВЕДУ ВАС К НЕМУ.
Шара подходит к костру палаточного лагеря и бросает туда записку.
За городом холодно, но не так холодно, как раньше. Пар идет изо рта по-прежнему, но облачко уже не такое большое. Значит, скоро весна. «Времена года сменяют друг друга, даже если бог умер», – думает Шара.
За стенами штаб-квартиры круглятся в звездном свете холмы, месяц еле просвечивает сквозь облака, а дорога извивается лентой цвета слоновой кости.
В темноте слышны шаги. Шара оглядывается – часовых нет, все правильно.
– Вы здесь? – спрашивает она темноту.
В ответ ей шепчут:
– Иди туда.
И на опушке леса кто-то поднимает свечу – и тут же гасит ее пламя.
Шара идет туда, где видела свет. Незнакомец откидывает капюшон, под капюшоном поблескивает бритая голова. Подойдя поближе, Шара узнает, кто перед ней, – та самая монахиня из лазарета.
– Кто вы? – спрашивает Шара.
– Друг, – отвечает та. И манит Шару: подойди, мол, поближе. – Благодарю за то, что пришли. С вами никого больше нет?
– Нет.
