– Отлично. Тогда я провожу вас дальше. Пожалуйста, не отставайте. Этой дорогой ходили немногие, и она немного опасна.
– Куда вы меня ведете?
– К другому другу. Я вижу, что у вас много вопросов. Я знаю того, кто может ответить на некоторые из них.
Она разворачивается и ведет Шару в лес.
Лунный свет струится по плечам монахини, они все идут и идут.
– Вы можете мне еще что-нибудь сказать?
– О, я могу вам сказать гораздо больше, чем уже сказала, – отвечает монахиня. – Но вам от этого не будет никакого проку.
Шара сердито поджимает губы – выходит, нет проку и в том, чтобы вопросы задавать.
Тропинка изгибается, извивается и то и дело поворачивает. Шара уже начинает сомневаться в правильности своего решения: как она вообще позволила выманить себя из губернаторской штаб-квартиры? А потом она понимает: а ведь лес-то гораздо больше, чем казался вначале.
Тропа забирает вверх. Шара и монахиня осторожно перешагивают заваленные камнями борозды, перепрыгивают через известняковые ложа ручьев, пробираются через тесно растущие сосны.
Шара думает: «Когда это, интересно, они успели здесь сосны посадить?»
Дышит она с трудом, изо рта вырываются большие клубы пара. Они выходят на вершину каменистого холма, оттуда открывается заснеженный, молочно-белый в лунном свете пейзаж. «А я-то думала, что уже потеплело…»
– Что это за место?
Монахиня молча указывает: мол, идем дальше. Ее босые ноги оставляют крохотные следы на снегу.
Они спускаются и снова поднимаются на замерзшие холмы, переходят через замерзшую реку. Вокруг простирается алебастровый, бесцветный мир: завитки и прочерки лунного света на льду, черные тени. Но впереди, в сосновом леске приветливо мерцает алое пламя.
«Я знаю, где мы, – думает Шара. – Я читала об этом».
Они входят в лесок. У большого костра уложены два бревна, на которые можно присесть погреться, у ствола – каменная полка, на которой выстроились каменные чашечки и блестит оловянный простецкий чайник. Шара ожидает, что кто-то выйдет навстречу, возможно, выступит из-за ствола дерева, но на поляне ни души.
– Где же они? – спрашивает Шара. – И где тот друг, на встречу с которым вы меня привели?
Монахиня идет к каменной полке и разливает чай в две чашечки.
– Они еще не пришли?
– Они здесь, – говорит монахиня.
И сбрасывает свою хламиду. Спина ее обнажена, а под одеянием не обнаруживается ничего, кроме меховой юбки.
Она поворачивается и передает Шаре чашку: теплую, словно бы посудина грелась на открытом огне. «А ведь она всего лишь подержала ее в руке», – думает Шара.
– Выпей, – говорит монахиня. – Согреешься.
Но Шара не пьет и подозрительно оглядывает монахиню.
– Ты мне не веришь? – спрашивает та.
– Я вас не знаю.
Монахиня улыбается:
– Ты уверена?
Огонь костра отражается в ее глазах, которые вспыхивают, как оранжевые драгоценные камни. И, даже когда женщина отступает от костра, на лице ее сохраняется теплый, трепетный отсвет.
Свет во тьме.
Нет. Нет, нет. Этого не может быть.
– Олвос? – шепчет Шара.
– Умница ты моя, – улыбается монахиня и садится.
– Но как?.. – мямлит Шара. – Как?
– Ты не отпила, – говорит Олвос. – Попробуй, вкусно.
Шара, заинтригованная, отпивает из каменной чашки и обнаруживает, что Божество право: какой теплый, пряный настой, от него словно бы уголек в животе загорается и греет. И тут она понимает, что вкус ей знаком:
– Стойте… Это же… чай!
– Да. Сирлан. Из Сайпура. Мне он тоже пришелся по душе. Хотя, признаюсь, проще убиться, чем достать его.
Шара ошарашенно таращится на нее, на чашку, на костер, на лес за спиной. Потом выдавливает:
– Но я… я думала, ты ушла…
– Я и ушла, – невозмутимо говорит Олвос. – Обернись еще раз. Ты видишь Мирград? Нет. Так что я действительно ушла, и мне это очень нравится. Здесь мне хорошо, сижу,
