И она расставляет руки, чтобы было нагляднее.
– Да. Я таких птиц в жизни не видела.
Это потому, что птица эта – эндемик. Обитает только в Сайпуре. Шара прекрасно знает, о каком гербе идет речь. И на свете есть только один список с печатью губернатора полиса, который мог привести реставрационистов в такой восторг. Значит, наши враги уже несколько месяцев назад знали о существовании Запретного склада. Более того, они также знали, что там хранится. А ведь даже она, Шара, не имеет такого допуска…
Как же ее угораздило пообещать тетушке не заглядывать в тайник Панъюя – вдруг там лежит ответ на все ее вопросы…
– Что все это значит? – спрашивает Ирина.
– Я еще точно не знаю, – отвечает Шара.
– Я-то думала, что ненавижу профессора, – говорит Ирина. – Но, когда мне сказали, что он убит, я поняла – нет, я его никогда по-настоящему не ненавидела. Я хотела, но не ненавидела. Меня другое злило. Я ненавидела… то, что за всем этим стояло. Всю жизнь меня унижали, сколько ж можно…
И она поднимает на Шару полные слез глаза:
– Что вы со мной сделаете? Убьете?
– Нет, Ирина. Убийство невиновных – с этим не ко мне.
– Но я же виновна. Это из-за меня его убили.
– Откуда вы знаете? Вы же сами сказали: за этим всем что-то стоит. И, должна вам сказать, вы правы. За всем этим стоит нечто куда большее, чем я, вы и даже смерть профессора…
Лицо Ирины светлеет, она с облегчением выдыхает:
– Вы правда так думаете?
Шара пытается не выдать своих страхов:
– Я это знаю.
И тут женщина резко вскидывает голову: с улицы доносятся вопли. Кто-то истошно кричит: «Пропустите! Пустите меня немедленно!»
– Что случилось? – спрашивает Ирина.
Шара наклоняет к окну и осторожно отодвигает пальчиком штору. Перед воротами посольства собралась небольшая толпа: блестит золотое шитье на поясе Отца Города. Рядом толкутся явно официального вида лица в грязно-белых хламидах. А перед ними, изнутри, стоит Мулагеш: руки сложены на груди, ноги в боевой стойке. Губернатор сочится презрением, как костер дымом.
Шара вежливо улыбается Ирине:
– Прошу простить, я на минутку.
Рев этот Шара слышит даже из-за закрытых входных дверей.
– Это издевательство! Нарушение всех мыслимых этических и политических принципов! – орет какой-то мужчина. – Преступление! Это что, объявление войны, я вас спрашиваю?! Вы похитили женщину! Силой увели из собственного дома! Пожилую уборщицу, отдавшую жизнь служению стариннейшему и самому почитаемому из учреждений Мирграда! Губернатор, я требую, чтобы вы отошли и пропустили нас! И немедленно отпустили несчастную женщину! А если вы этого не сделаете, уверяю вас: дойдет до международного скандала! Я понятно выражаюсь?!
Мулагеш что-то бормочет в ответ, но ее сложно расслышать.
– Угроза нападения? Какая еще угроза нападения?! – вопит в ответ мужчина. – Что здесь под угрозой, так это права и привилегии граждан Мирграда!
Шара идет через двор. Так, а вот и Сигруд – притаился в тени, подпирает спиной стену. Отец Города вцепляется в ворота, как узник в решетку камеры. Он высокий для континентца, лицо смуглое – и местами ярко-красное, словно картофелину облили глазурью и отправили в печь для обжига. Половину лица – аж до самых глаз – закрывает густая бородища, более похожая на шерсть.
Шара узнает его: как же, та статья в газете. А этот Эрнст Уиклов в жизни даже страшнее, чем на фото…
А за ним выстроились по меньшей мере дюжина бородачей в грязно-белых хламидах – мирградские адвокаты. И все они не сводят с Мулагеш пристальных глазок, и каждый держит в правой руке кожаный портфель на манер меча.
Так, только адвокатов нам теперь не хватало… Помереть, что ли? Разом все заботы кончатся…
– Поскольку посольство – это, с точки зрения закона, территория Сайпура… – начинает Мулагеш.
Уиклов хохочет:
– О, не сомневаюсь! Дай вам волю, и вы целый мир назовете сайпурской территорией!
– Поскольку территория посольства – часть Сайпура, – цедит сквозь зубы Мулагеш, – мы имеем право не доводить до вашего сведения, кто на ней находится, а кто нет.
– А вам и не надо этого делать! Ибо мои коллеги и друзья собственными глазами видели, как сюда привезли бедную женщину!
Шара оглядывается на Сигруда: тот хмурится, явно беспокоясь. Обычно он замечает любой «хвост», так что если кто-то и впрямь сумел сделать это незамеченным – что ж, это должен быть настоящий самородок…
Уиклов тем временем продолжает:
