праотцы устремились к гибнущему Иерусалиму и, толпой собравшись вокруг Всевышнего, умоляли Его пощадить их детей, отвратив месть от стен святого города. В первых рядах тех, кто возносил эту мольбу, были патриархи: Исаак, Иаков и Авраам. Но гром небесный был ответом на все их призывы: Бог возвестил и подтвердил – Его долготерпению пришел конец, решение бесповоротно. Храм будет разрушен, город тоже, а населяющие его святотатцы поплатятся своими жизнями.
И когда праотцы впали в ужас от этих слов, с пламенной речью обратились к Господу пророки: Моисей, Самуил, Илия и Исайя. Но и они были отвергнуты. И вот уже восполыхали молнии, готовые испепелить храм и здания обреченного города.
Так было попрано мужество тех, кого издавна чтил народ, и удалились они, трепеща, от Господа. И больше никто не осмелился возбудить Его гнев. Но когда испуганно умолкли все земные голоса – тогда тихой поступью вышла вперед Рахиль, праматерь Израиля. Шла одна; шла, одолевая лес своих страхов. Столь же ясно, как пророки с патриархами, услышала сквозь могильный сон гневные слова Всевышнего – и слезы хлынули из ее глаз, когда она узнала, какая участь ждет ее детей и внуков. Собрала все свои силы Рахиль и предстала перед Господом. Преклонила колени, простерла руки к Нему и заговорила:
– Сердце трепещет в моей груди, когда я обращаюсь к Тебе, Всемогущий, но ведь это Ты создал такое трепетное сердце, и Ты позволил губам моим обратить мой страх в молитву к Тебе, в мою любовь к Тебе. А страх перед несчастьем детей моих дает мне силы обратиться к бесконечной доброте Твоей. Ты не наделил меня высшей мудростью, но все же дал мне разум, и, повинуясь ему, я не нахожу ничего другого, как только рассказать о себе самой, о том, как я сама усмирила свой гнев. Я знаю, Тебе известно все, что я только намереваюсь сказать – каждое слово, прежде чем оно превратится в звук и каждое движение, прежде чем его сделает наша земная рука. И все же, умоляю Тебя, выслушай терпеливо историю моего греха.
Рахиль говорила низко склонясь, однако это не мешало Богу видеть ее лицо и слезы на ее глазах. Потому Он сдержал Свое нетерпение и гнев, как то иной раз случалось Ему делать прежде, выслушивая страждущих.
Но когда Бог сдерживает Свои чувства, то пространство оборачивается пустотой, а время прекращает течение свое. Ветер не решался дуть, гром – греметь, ползучее не ползло, крылатое не летало, даже пар от дыхания не вырывался ни из чьих уст. Остановили свое падение крупицы в песочных часах, недвижно ждали херувимы. Все замерло под Солнцем, даже Солнце усмирило свой бег, недвижно встала Луна, стих рокот водных потоков.
Однако далеко внизу, на Земле, у подножья престола Господня, люди ни о чем не догадывались – ни о словах Рахили, ни о внимании Бога. С изумлением смотрели они на застывшие волны шторма, осознавали, что ветер тоже утих, и видели, как перестала приближаться туча, черная, как гробовая доска, и перекрывающая уже почти весь небосвод. Но и сами не могли пошевелиться. Страх, холод и мрак сковали их – так саван плотно окутывает мертвое тело.
Рахиль между тем почувствовала, что Бог внимает ей. Подняла к Нему взор, не стыдясь того, что лицо ее изборождено дорожками слез, и продолжала, отважно преодолевая страх перед Господом:
– Я была пастушкой, дочерью Лавана, в стране, что лежит неподалеку, к востоку отсюда. Однажды утром мы гнали овец на водопой и увидели, что огромный камень, обвалившись, перекрыл источник. Мы не могли его сдвинуть, но тут появился неизвестный юноша и помог нам. Он поразил всех нас своей силой и красотой. Это был Иаков, сын сестры моего отца, и как только он назвал себя, я ввела его в отцовский дом. Прошел всего один час, как мы увиделись, и уже наши взгляды, встретившись, пламенели, а наши сердца тосковали друг без друга. Ночью я не могла заснуть, меня будила страсть: смотри же, Господи, я не стыжусь своей крови, кто, как не Ты, сделал это – растопил мое сердце и зажег в нем страстное пламя любви? Только перед Тобой, мой Господь, могу раскрыться: в ту самую ночь я, дева, возжелала Иакова, страстно ожидая того мгновения, когда не только наши взгляды, но и тела наши смогут слиться в едином любовном порыве. Так что оба мы не воспрещали этому огню жечь нас и в первый же день дали обещание принадлежать друг другу.
Мой отец Лаван, однако, – и Ты, мой Господин, знаешь это – был человеком суровым, жестким, как та каменистая земля, которую он взрезал своим плугом, твердым, как рога быков, которых он впрягал в ярмо. И когда Иаков сообщил о желании отвести меня в свой дом, отец захотел подвергнуть моего избранника серьезному испытанию, дабы узнать, будет ли этот человек по его воле верным в службе и железным в терпении. И потребовал Лаван от соискателя моей руки – о Всевышний, Ты знаешь это, – чтобы ради меня тот прослужил ему семь лет. Моя душа содрогнулась, услышав названный срок, и застыла кровь в жилах Иакова – таким бесконечно долгим казался нам, нетерпеливым, этот отрезок времени. Для Тебя, Господи, семь лет – только падение капли, взмах ресниц, дуновение ветра в небесах вечности. Для нас же, людей, – это большaя часть жизни, той, в которой едва лишь мы удаляемся от темноты, окутывающей нас до выхода в освященный Тобой свет, как уже она снова окутывает нас, возвещая вечную ночь нашей смерти. Как вешний поток, несется наша жизнь, и ни одно истраченное мгновение не возвращается назад.
Эти семь лет казались нам вечностью. Наши тела неистово стремились друг к другу. Наши губы умирали от жажды поцелуя. Но Иаков был верен клятве, к которой принудил его мой отец, и мы укрощали наши сердца к послушанию и долготерпению.
Однако как же тяжело далось это терпение Твоим существам, мой Господин! А ведь это Ты дал нам такое страстное сердце, зная, как глубоко сидит в нас страх перед краткостью нашего земного срока. Мы знаем, мой Господин, как недолго длится весна нашей жизни, как быстро сменяет ее лето, а потом осень. Поэтому так горит нетерпение в нашей земной крови, так велико желание любить и радоваться каждой уходящей минуте. Чего стоило нам научиться ждать, зная, что мы все время стареем, какое надо было иметь терпение, чтобы обуздывать нашу страсть каждую ночь, как только сумели мы не сгореть в этом истощающем пламени, уберечься от поспешного шага, который мог стать гибельным! Тем не менее, мой Господин, – о, тем не менее мы совладали с собой и оставались сильны против всех соблазнов. Каждый день казался нам тысячью дней тоски, так мы любили друг друга. И все же они прошли, эти семь лет ожидания, хотя никто не сможет сказать, будто они пролетели для нас как один-единственный день. Но я по-прежнему, мой Господин, любила Иакова, и любовь Иакова ко мне тоже не ослабевала.
Но вот миновали назначенные семь лет, радостно я подступила к Лавану, моему отцу, и потребовала от него возвести шатер бракосочетания. Однако отец не разделил моей радости. Сумрачным было его лицо и наглухо запечатаны уста, которым следовало изречь согласие. Он велел позвать мою сестру Лию.
