их творцы обладали умным мозгом, а также большими неуклюжими руками, способными зажать в горсти не только рубило, но и просто обломок скалы. При всем этом костных остатков, связанных с шелльской культурой, фактически не существует: пока что обнаружен лишь один незначительный фрагмент – не имеющая подбородочного выступа удивительно массивная нижняя челюсть, зубы которой гораздо более специализированные, чем у современного человека. Мы можем только гадать, как выглядел тот таинственный представитель предчеловеческого племени, который пережевывал этой челюстью пищу и обрушивал на своих врагов удары каменного рубила – громадного и несуразно тяжелого для нас, но вполне удобного для него. Очень вероятно, что он был подлинным великаном, по всем телесным параметрам превосходящим современного человека. Если так, то ему было по силам схватить одной рукой за холку пещерного медведя, а другой – за горло саблезубого льва. Но на самом деле мы ничего о нем не знаем. У нас есть только хранящаяся в одном музее огромная челюсть, хранящиеся во многих музеях каменные лезвия – и неистощимый простор для догадок.
Самая захватывающая из тайн ледникового периода, времени могучей и безжалостной природы, еще не знавшей, что ей предстоит быть покоренной нашими предками, – это проблема так называемых мустьерцев, то есть представителей рода Homo, пользовавшихся орудиями культуры мустье. Они появились в Европе много позже шелльских гигантов и, по всей видимости, все еще обитали там, когда на эти земли пришли люди современного типа. Время мустье – всего-навсего тридцать- сорок тысяч лет назад: вчерашний день по сравнению с загадочными шелльскими пращурами!
Люди культуры мустье имеют еще одно название: неандертальцы. Вплоть до недавнего времени считалось, что это ранние формы современных людей. Но теперь наука начинает осознавать: это отдельный вид, настолько отличающийся от нашего, что между ними невозможно даже сколько-нибудь близкое родство. Спина неандертальца была ссутулена, ноги при передвижении не полностью разгибались в коленях, голова сидела в плечах слишком глубоко, чтобы неандерталец мог посмотреть вверх (с некоторой условностью можно сказать, что он никогда не видел неба), а зубы многими признаками отличались от наших. Любопытно, что по некоторым критериям они удалились от обезьян даже более, чем мы. Клык, этот анатомически третий от средней линии зуб, у гориллы чудовищно велик, но и у нас он достаточно крупного размера, при этом сохраняет заостренную верхушку; а у неандертальцев клыки совершенно не выступают над соседними зубами. Зубной ряд неандертальца вообще очень ровен, коренные, по сравнению с нашими, тоже несут меньше «обезьяньих» черт и вообще очень своеобразны. Для него характерно более крупное, чем у современного человека, лицо, зато лоб был гораздо ниже – что, впрочем, не означает малых размеров мозга: неандертальский мозг столь же велик, как человеческий, но иначе организован. Его лобные отделы меньше наших, а задние больше, так что, вероятно, неандерталец думал иначе, чем мы, и действовал тоже иначе. Очень возможно, что память его превосходила нашу, зато тонкость мыслительных реакций была не на высоте. Столь же допустимо предположение, что недостаток интеллекта неандерталец компенсировал большей стойкостью в тех ситуациях, которые у человека вызывают нервный срыв.
У неандертальца не было подбородка, а судя по форме и углу схождения его челюстных костей трудно предположить, что он мог произносить все те звуки, которые мы используем в членораздельной речи. Гораздо логичнее думать, что он не владел такой речью вообще. Анатомия кисти тоже отличается от человеческой: неандерталец не мог бы взять булавку большим и указательным пальцами.
Чем больше мы узнаем об этом странном человекозвере, тем менее он становится похож на того дикаря-австралоида, с которым его некоторое время назад уверенно сопоставляли и даже почти отождествляли.
Отказавшись от близкого родства с этим уродливым, могучим, неуклюжим человекоподобным животным, мы взвесим вероятность того, что его кожа была голой, как у людей, – и опять-таки найдем ее малой. Скорее всего, его покрывала густая щетина или настоящая шерсть, причем шерстный покров на теле и голове был однотипен. В конце концов, соседями неандертальца были мамонты и шерстистые носороги, чьи нынешние родичи столь же бесшерстны, как и человек. Подобно им, он жил в суровых угодьях на краю вечных снегов и ледников, которые в ту пору уходили далеко на север, смыкаясь с полярными льдами.
Покрытый гладкой или всклокоченной шерстью, со страшным лицом – огромным, похожим на маску, но низколобым, с угрюмо нависающими надбровными дугами, – с тяжелым кремневым рубилом в руках, с головой, не вознесенной по-человечески, а выпирающей из плеч вперед, как у павиана… Да, он, безусловно, стал воплощенным ужасом наших предков, когда те впервые появились в его владениях.
Почти наверняка им довелось встретиться: «ужасному племени», «медвежьему народу» – и древним племенам настоящих людей. Раз уж наши предки проникли в Страну Неандертальцев, им было никак не миновать контактов друг с другом. А эти контакты в то время могли означать только войну. Покамест наука не нашла прямых доказательств этой войны, но мы ведь только в начале пути…
…В ту пору на территории Западной Европы (мы сейчас говорим именно о ней потому, что это единственная часть света, где раскопки проводились систематически и тщательно, позволяя не только установить отдельные факты, но и создать общую картину) век за веком понемногу становилось все теплее. Ледники медленно отступали на север, а на их месте открывались пастбищные равнины, да и редколесье, вперемежку сосновое и березовое, как бы боязливо, но со все большей уверенностью, вторгалось в некогда поистине ледовый край. Тем не менее климат на юге Европы тогда был примерно как сейчас на севере Лабрадора: в зимнее время там оставалось лишь небольшое число животных, принадлежащих к самым выносливым видам, – ну и медведи, которые, впадая в спячку, счастливым образом избегали тягот тогдашней зимы. Когда снег сходил, ветви покрывались листьями, а равнины – сочной весенней травой, Европу заполоняли стада северных оленей, диких лошадей, мамонтов, слонов и носорогов: все они подтягивались из обширных южных долин, где царил гораздо более умеренный климат. Этих благодатных просторов сейчас нет, на их месте разлилось Средиземное море – но в ту пору воды океана еще не прорвались через гибралтарскую перемычку. Так что когда ласточки и другие виды южных по своему происхождению птиц обрели привычку улетать для весеннего гнездования на север, им для этого не приходилось проделывать опасный путь над водной гладью – а вот их отважным потомкам осенний путь на юг сейчас дается с гораздо бoльшим трудом: над бывшими долинами колышутся волны.
Итак, в Европу пришла весна. Чудовищный народ зверолюдей возрадовался, выбрался из пещер, где проводил зиму, и вышел на охоту.
Эти зверолюди были почти одиночными существами.
