– Само собой, – сказал Эванс. – Видели мы таких смертных.
– И существует шанс, что они тоже станут призраками, как и все остальные, – добавил я.
– Но кое-что можно было поставить ему в заслугу, знаете ли, – в конце концов он понял, что из себя представляет. Неудачи в этих самых «явлениях» угнетали его ужасно. Ему обещали, что будет очень весело: вот веселья-то он и ждал, когда явился сюда, а получил только очередной провал в длинном списке! Он окончательно признал себя полным неудачником. Он сообщил – и я ему вполне поверил, – что за всю свою жизнь не сделал ничего, что полностью бы не испортил, и теперь, перейдя в жизнь вечную, так и не смог этого исправить. Вот если бы его хоть кто-нибудь пожалел! Тогда, возможно… На этом он умолк и повис передо мной. И заметил, что, как бы это ни было странно, никто, никогда и нигде не сочувствовал ему так, как я сейчас. Я видел, чего он от меня ждет, но решил сразу остановить его. Можете назвать меня бессердечным, но стать Единственным Настоящим Другом, а заодно и жилеткой для слез самовлюбленного слабака, будь он призрачным или во плоти, – такое выше моих сил. Я поспешно вскочил. «Не задумывайся об этом слишком много, – сказал я ему. – О чем тебе действительно стоит сейчас поразмыслить, так о том, чтобы убраться отсюда. Соберись с силами и попробуй». – «Не могу», – ответил он. «Решайся», – настаивал я. И он попробовал.
– Попробовал? – спросил Сандерсон. – Как?
– Руками, – сказал Клейтон.
– Руками?
– Сложной последовательностью взмахов и движений руками. С ее помощью он явился и с ее помощью должен был убраться отсюда. Боже! Ну и нашел я себе заботу!
– Но как с помощью последовательности жестов… – начал я.
– Дружище, – сказал Клейтон, поворачиваясь ко мне и повышая голос, – вы желаете, чтобы я объяснил вам все досконально? Я не знаю как. Все, что известно мне, знаете и вы: он махал руками, вот и все. После нескольких вызывающих оторопь минут он сделал все правильно и исчез.
– И вы, – медленно произнес Сандерсон, – запомнили эти движения?
– Да, – сказал Клейтон и, кажется, задумался. – Все это очень странно. Мы были там вдвоем, я и этот хлипкий расплывчатый призрак, в тихой комнате, в тихом, пустом доме, в тихом городишке в ночь на пятницу. Не слышно было ни звука, кроме наших голосов да его сопения, когда он размахивал руками. В спальне горели две свечи – одна из них на тумбочке – и только. Иногда та или другая вспыхивали, испуская высокие языки пламени. И тут случилось нечто странное. «Я не могу, – сказал он. – Я никогда…» И вдруг опустился на стульчик в ногах кровати и зарыдал. Господи! Каким же жалким и несчастным он выглядел! «Возьми себя в руки!» – сказал я и попытался похлопать его по спине – и моя чертова рука прошла сквозь него! К тому времени, знаете, я уже порастерял свою гордыню. Странность происходящего захватила меня целиком. Я убрал из него свою руку и не без трепета душевного отошел к тумбочке. «Возьми себя в руки, – повторил я, – и попытайся еще раз». И, чтобы поддержать его, тоже решил попробовать.
– Что? – спросил Сандерсон. – Эти его жесты?
– Да, именно.
– Но как… – начал я, захваченный идеей, которую еще не смог сформулировать.
– Очень интересно, – сказал Сандерсон, уминая пальцем табак в трубке. – Хотите сказать, что этот призрак выдал вам…
– Не побоялся выдать мне все чертово заклинание? Так и есть.
– Ничего подобного, – вмешался Виш. – Он просто не мог. Иначе бы ты исчез вместе с ним.
– Именно так, – подхватил я, потому что в этом и заключалась моя мысль, если бы я выразил ее словами.
– Именно так! – повторил Клейтон, задумчиво уставившись в огонь.
На секунду все умолкли.
– Значит, в конце концов у него получилось? – спросил Сандерсон.
– В конце концов получилось. Я все подбадривал его, и у него получилось – довольно неожиданно. Он пал духом, опять закатил истерику, а потом вдруг резко встал и попросил, чтобы я повторил все движения, – медленно, чтобы он мог рассмотреть. «Уверен, – сказал он, – если я смогу увидеть все сразу, то пойму, что делаю неправильно». Так и вышло. «Понял», – сказал он. «Что ты понял?» – «Понял, – повторил он и раздосадованно объяснил: – Я не могу ничего сделать, пока вы на меня смотрите, – в самом деле не могу, из-за этого у меня и не получалось все время. Я слишком нервничаю, а вы меня отвлекаете». Допустим, это и вправду уважительная причина. Само собой, я не прочь был все разглядеть, но он был упрям как осел, а я вдруг почувствовал, что устал как собака, – до того он меня утомил. «Ладно», – сказал я и отвернулся к зеркалу на дверце шкафа, что стоял возле кровати. И он задвигался – очень быстро. Я пытался повторять за ним, глядя на отражение, чтобы разобраться, в чем загвоздка. Его руки шли по кругу, мелькали так и эдак, и последнее движение было такое, будто стоишь прямо и разводишь руки, – в этой позе, знаете ли, он и застыл. И вдруг пропал! Испарился! Я повернулся к нему – и его не было! Пусто! У меня просто ум за разум заходил, и я был совсем один, только свечи горели. Что вообще случилось? И случилось ли что-нибудь? Или мне привиделся сон? И тут часы, словно решив, что пора сыграть абсурдную финальную ноту, пробили один раз. Бим-бом! Вот так! О шампанском и виски, которое я выпил прежде, и вспоминать не стоило: я остался там мрачный и трезвый, что твой судья. Ну и странно же мне было – просто ужасно странно! Чудно, ей-богу!
С этими словами он стряхнул пепел и закончил:
– Вот и все, что здесь произошло.
– И вы отправились спать? – спросил Эванс.
– А что мне еще оставалось?
Я поймал взгляд Виша. Мы думали посмеяться над услышанным, но было что-то… что-то, быть может, в голосе и поведении Клейтона, что остановило нас.
