относится к числу приятнейших мест Нью-Йорка. Сады возле домов, простирающиеся почти до Хадсона, летом образовывают превосходную зеленую аллею. Чистый и бодрящий воздух мчит прямо через реку с Вихокен-Хайтс. И даже неровный сад, примыкающий к дому с двух сторон, пусть в дни стирки сквозь него и просматривается вывешенная одежда, все же предоставлял нам приятную лужайку. В летние деньки мы находили здесь прохладное убежище, где курили сигары на закате и смотрели на светлячков, зажигающих свои фонарики в длинной траве.
Конечно, не успев должным образом устроиться в доме №**, мы стали дожидаться привидений, чье появление предвкушали с совершенным нетерпением. За ужином мы говорили о сверхъестественном. Один из квартирантов, приобретший для себя «Темную сторону Природы» Катерины Кро, стал всеобщим врагом по причине того, что не купил сразу пару десятков экземпляров. Его жизнь была глубоко несчастной, когда он читал этот том. Мы наладили разведку, постановив его своим объектом. Если он неосторожно оставлял книгу и выходил из комнаты, ее немедленно хватали, и самые потаенные места зачитывались вслух для немногих избранных. Сам же я оказался человеком колоссального значения. Обнаружилось, что я неплохо разбираюсь в истории супернатурализма, а однажды даже написал историю о призраке под названием «Горшок с тюльпанами» для журнала «Харперс Мантли». Если столу или стенной панели случалось отклониться от нормы, когда мы собирались в просторной гостиной, мгновенно наступала тишина и каждый был готов к немедленному лязгу цепей или явлению спектральной формы.
После месяца душевных волнений величайшей досадой для нас стало осознание того, что не произошло ничего, что хотя бы в отдаленной степени походило на проявление сверхъестественного. Однажды слуга негр принялся утверждать, что его свеча погасла от некоего невидимого воздействия, когда он раздевался перед сном, но я не раз видел этого цветного джентльмена в состоянии, в котором вместо одной свечи он мог увидеть две. Поэтому я счел возможным, что, выпив больше обычного, он мог получить обратный эффект: не заметить ни одной свечи, в то время как перед ним находилась одна.
Так продолжалось до поры, когда случился инцидент столь ужасный и непостижимый, что я вздрагиваю лишь от воспоминания о нем. Это произошло десятого июля. После ужина я отправился в сад вместе с моим другом доктором Хаммондом, чтобы выкурить вечернюю трубку. Мы находились в необычайно метафизическом расположении духа. Мы зажгли наши большие трубки, наполненные хорошим турецким табаком, и беседовали, прогуливаясь взад-вперед. Странная испорченность преобладала в течении наших мыслей. Они не прошли бы залитыми солнцем каналами, в которые мы старались направить их. По какой-то непостижимой причине они уверенно клонились к темному и унылому дну, где неизменно правил мрак. Напрасно мы со своей старомодностью перенеслись в страны Востока и говорили о пестрых базарах, роскоши времен Харуна, гаремах и золотых дворцах. Черные ифриты снова и снова восставали из глубин нашей беседы, раздавались, будто освобожденные рыбаками из медных сосудов, и затемняли все светлое из нашего поля зрения. Мы незаметно сдались сверхъестественной силе, охватившей нас, и предались мрачным размышлениям. Какое-то время мы говорили о склонности людского ума к мистицизму и почти всеобщей любви к Ужасному. Тогда Хаммонд внезапно сказал:
– Что ты полагаешь важнейшей первоосновой Ужаса?
Признаюсь, этот вопрос меня озадачил. Я знал многие жуткие вещи, как то: наткнуться на мертвеца во тьме или увидеть, как я однажды увидел, женщину, тонущую в быстрой и глубокой реке, с отчаянно поднятыми руками и искаженным лицом, и, погружаясь, издававшую разрывающие сердце вопли, в то время как мы, свидетели, застывшие у окна в шестидесяти футах над рекой, не в силах спасти ее, лишь безмолвно наблюдали за ее агонией и исчезновением. Если столкнуться в океане с безвольно плывущей разбитой развалиной, не подающей признаков жизни, она покажется кошмарным объектом, несущим ужас сокрытых масштабов. Теперь я впервые понял, что должно существовать единое величайшее воплощение страха – Король Ужаса, пред которым все прочие должны преклониться. Но чем бы оно могло быть? Какая вереница обстоятельств могла бы его создать?
– Признаю, Хаммонд, – ответил я другу, – я никогда прежде об этом не думал. О том, что существует Нечто, более страшное, чем что-либо иное. Я это чувствую, но все же не могу и пытаться дать хотя бы самое общее определение.
– Как и ты, Гарри, – ответил он, – я чувствую в себе способность испытать страх больший, чем тот, что когда-либо постигал человеческий разум, – некое страшное и неестественное сочетание элементов, прежде считавшихся несовместимыми. Пусть голоса в романе Брокден Брауна «Виланд» или Страж Порога в «Занони» Бульвер-Литтона внушают страх. Но, – добавил он, мрачно качая головой, – все же есть кое-что более ужасное.
– Послушай, Хаммонд, – возразил я, – ради бога, давай оставим этот разговор!
– Не знаю, что на меня сегодня нашло, – ответил он, – но мой разум занят лишь мыслями обо всем странном и жутком. Кажется, будь я мастером литературного слога, я сумел бы написать сегодня историю в духе Гофмана.
– Так, если мы собираемся и дальше изъясняться на манер Гофмана, то я ухожу спать. Как же здесь душно! Спокойной ночи, Хаммонд!
– Спокойной ночи, Гарри! Приятных тебе снов.
– А тебе – злобных тварей, ифритов, нежити и колдунов.
Мы расстались, и каждый направился в свою комнату. Я быстро разделся и лег в постель, прихватив, по своему обычаю, книгу, которую читаю перед сном. Я положил голову на подушку и открыл томик, но тут же отбросил его на другой конец комнаты. Это оказалась «История чудовищ» Гудона – любопытный французский труд, который я недавно заказал из Парижа. Однако в теперешнем моем состоянии он был совершенно не подходящим для чтения. Я решил лечь спать сейчас же. Я прикрутил газовую лампу, оставив только голубую светящуюся точку, и начал засыпать.
Комната была погружена в абсолютную темноту. Все еще горящий крошечный свет доставал не далее чем на три дюйма от рожка. Я в отчаянии закрыл глаза рукой, словно оградившись от тьмы, и пытался ни о чем не думать. Но это было бесполезно. У меня не получалось выкинуть из головы сумбурные мысли, затронутые Хаммондом в саду. Я боролся, возводя против них валы в воображаемой пустоте разума, но они продолжали охватывать меня. Пока я лежал неподвижно, как мертвец, надеясь, что полной физической бездеятельностью смогу ускорить наступление психического покоя, произошел ужасный случай. Нечто будто с потолка свалилось прямо на мою грудь, и в следующее мгновение я
