поклонился еще раз и продолжил: – Однако прежде чем мы начнем, вам следует узнать кое-что о наших чудесных спутницах! – Ирландец бережно провел рукою по изгибу большой арфы. – Знайте же, благородные господа, что инструмент, сделанный из дерева, некогда росшего в лесах, несет в себе память о нем, и потому лучше всего звучит, когда мы устанавливаем его на деревянном полу или, как вы видите, на простом, некрашеном деревянном предмете…
– Позвольте поинтересоваться, – вмешался вдруг г-н де Гурвиль, – как это дерево может что-то «помнить»? Ведь памятью может обладать лишь мыслящее существо! А деревья и вообще всякая растительность не способны мыслить, у них нет для этого соответствующих органов. А рассказы о живой, то бишь одушевленной растительности – не что иное, как выдумки непросвещенных народов древности. Так утверждает новейшая наука!
Я с досадой поглядела на Гурвиля: до чего бестактно было его вмешательство! Братья Дэвис, однако, ничуть не смутились. Они переглянулись с той улыбкой, которую приписывают древним жрецам-авгурам, посвященным в тайны, недоступные простым смертным.
– Ученые любят точность, – спокойно ответил Фергюс. – Что нельзя измерить или взвесить, то для них не существует. Но неужели вы полагаете, что наука уже познала все сущее? Разве не осталось еще много нераскрытых тайн?
– У каждого века своя наука, – добавил Арджил. – Учености наших предков-друидов дивились римляне, коих ныне никто не упрекнет в невежестве, не так ли? А друиды знали толк в музыкальных инструментах!
– Возможно, знания древних просто еще не описали словами, привычными современным ученым, – примирительно заметил Фергюс, осадив укоризненным взглядом разгорячившегося брата. – Мы же привыкли говорить языком поэтическим. В этом и вся разница. Так или иначе, то, о чем я хочу рассказать вам, – вполне природное явление. Дело в том, что дрожание струн арфы затухает медленно, они звучат еще долго после того, как мы коснемся их. Становясь неслышимой человеческому уху, мелодия стремится уйти в землю, и потому звук полноценно раскрывается лишь перед тем, кто касается земли ногами, а еще лучше – сидит на ней. Прекрасные дамы услышат все, поскольку находятся вблизи. Остальным слушателям я предлагаю присесть на пол…
Разумеется, последние слова юноши вызвали удивление общества. Раздались смешки, возмущенный ропот.
– Я понимаю, насколько странна эта моя просьба… – жалобно округлив глаза, сказал Фергюс. – Но поверьте, госпожа, это не дерзкая шутка и не глупая прихоть!
– Я хочу, чтобы вы показали себя наилучшим образом, – громко сказала принцесса, и ропот стих. – Сейчас мы все устроим!
Она подала знак лакеям, и спустя четверть часа публика уже разместилась – мужчины прямо на полу, женщины – на принесенных коврах и подушках.
– Чудесно! – весело воскликнул Фергюс. – А теперь приступим!
Он кивнул брату, и зазвучала мелодия, словно свитая из нескольких текучих напевов. Оба музыканта были хороши собою, но старший выглядел более подтянутым, строгим; его русые волосы стягивал на затылке черный шнурок, тонкие губы были плотно сжаты, а взгляд серых глаз направлен в неведомую даль. Черный бархатный костюм сидел на его ладной фигуре как влитой, белые чулки идеально натянуты, узкие полотняные манжеты безукоризненно чисты, и лишь одна вещь нарушала строгость этого наряда – плетеный из разноцветных шерстяных нитей пояс. Арджил был ниже ростом, черные кудри вольно рассыпались по плечам. Он прикасался к струнам так, будто отщипывал виноградины от грозди, а старший, казалось, проводил пальцами по воде. Каким-то чудом из этих неприметных движений рождалась мелодия, таинственная и ясная одновременно, она и восхищала, и навевала сон – не от скуки, а от блаженного покоя, как тихий летний вечер. Я осознала, что музыка стихла, только услышав рукоплескания.
Изящно поклонившись, Фергюс произнес:
– Господа, я намеренно не сообщил название этой пьесы, чтобы ознакомить вас с удивительным свойством нашего инструмента: арфа поет сама. Касаясь струн, мы зачастую не знаем, что услышим, и, создав мелодию, спрашиваем у друзей: «Как по-вашему, о чем это?» И слышим в ответ самые разные описания. Тому, что мы сейчас сыграли, я дал название «Рассвет в лесу». Но я уверен, что каждому из вас представился свой образ… – Он обвел взглядом зал и чуть заметно улыбнулся, увидев, что г-н де Гурвиль, сидевший на стуле в углу возле входа, чинно сложив руки на животе, блаженно дремлет. – Арфа не бывает грубой и громкой, она дарит покой, будит мысль и проясняет память. Поэтому названия всех наших пьес условны и служат лишь для запоминания…
Я не слишком музыкальна по природе, но чародейская арфа увела меня в далекие и теплые края, где я когда-то мечтала побывать с моим милым мужем, но так и не успела… Чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам – слезы, которым я не смела дать волю на людях уже столько лет, – я, как всегда, обратилась к источнику несгибаемой твердости: взглянула на принцессу Шарлотту-Маргариту. Она смотрела на ирландцев со спокойной улыбкой, руки ее небрежно лежали на подлокотниках кресла. Прекрасное, лишь слегка увядшее лицо казалось воплощением внимания, но я заметила, что глаза принцессы влажно блестят. «Что с вами?» – прикрываясь веером, спросила я. «Разве мало у меня причин для слез?» – еле слышно ответила она, не повернув головы.
Зоркий и чуткий Фергюс уловил наше состояние и тотчас, кивнув брату, заиграл что-то веселое, а Арджил запел так, что вскоре все мы заулыбались, и даже господин де Гурвиль встрепенулся.
О, в тот вечер скучать никому не пришлось! Арджил пел на своем родном языке, а Фергюс предлагал нам отгадать, о чем песня. Получалось порой весьма точно, порой смешно или чуть-чуть, в меру, непристойно – мы чудесно провели время!
Только около полуночи братья сыграли прелестную прощальную пьесу и отправились отдыхать, а гостей пригласили в соседнюю залу, где были сервированы легкие закуски; сама же принцесса, сославшись на духоту, открыла одну из застекленных дверей, ведущих на террасу, и вышла. Я последовала за ней.
Сады лежали перед нами в сырой темноте ноябрьской ночи, еле слышно шелестя последними не опавшими листьями. Пахло пожухлой травой; роскошный цветник, с подрезанными на зиму и присыпанными кустами роз, казалось, смыло темной волной. Но госпожа Шарлотта-Маргарита неотрывно всматривалась в эту осеннюю пустоту, где не на что было смотреть.
– Мне рассказывали, будто ирландцы доселе владеют волшебством древних друидов, – вдруг промолвила она. – Сейчас я готова поверить этому. Эти арфисты… Поглядите! Вы