– Врет она! – рявкнул Травень и в гневе шагнул к Младине. – Ты с чего взяла, ведунья?
– Мне сами березы межевые и сказали! – в отчаянии крикнула Младина: некогда было выдумывать объяснения. – Сами сказали! И кровь берез я видела на тебе еще в тот день, как «волки» из лесу вернулись! Веснавка, сама подумай: с чего бы Ладина береза тебя по щекам била, когда венки завивали, а потом земля ноги травами опутала, из рощи выйти не дала? Потому что огневались на тебя вилы, ведь из-за тебя их сестер загубили! Почему тебя водяной чуть не уволок? Хотели вилы тебя с собой за небесный край увести, сестра моя милая, только я их и отговорила! Но они сказали, что все равно человечью голову возьмут. И это будет его голова! – Младина ткнула в Травеня. – Не ходи с ним, сестра! Не будет вам счастья, да и жить ему недолго! Не выпадет долгого веку тому, на кого вилы разгневались! И году ему не прожить, овдовеешь, и будет твоя доля горше горького! Пойдем домой! – взмолилась она, протягивая руки к Веснавке, отделенной от нее полосой воды и просмоленным бортом челна. – Забудь его, как морок злой, иди за Вышеню, будешь жить в чести да в радости!
Веснояра слушала ее в изумлении, даже вроде бы смутилась, и надежда окрепла в душе Младины. Но Травень встал между ними и загородил от нее сестру.
– Больно ты умна, девка! – холодно и жестко бросил он. – Березы, вишь, с ней разговаривают, вилы являются, и волю богов как на ладони видит! Тебе самой не замуж идти, а в лес дремучий, с волками жить и медведями!
– Ты что, Младинка, с ума сошла? – Веснояра опомнилась. – Давно ли с тобой вилы разговаривают? Что ты здесь наплела? Завидуешь, что ли? Так беги скорей на поляну, там Вышенька одинокий остался, теперь ты ему в жены и пойдешь, если Домашка не перехватит. Тебе дарю и завещаю женишка моего любезного! – Она насмешливо махнула рукой. – И смотри, не говори никому, куда я пропала, – лицо ее вдруг сделалось злым, – не то мы тебя с собой заберем!
– Заберем! – захохотали парни. – Нам и такая пригодится!
– Или утопим, – негромко добавил не смеявшийся Травень. Его желто-серые глаза были холодны, как речные воды на заре, и Младина отчетливо понимала, что это не пустая угроза. – А скажем, что вилы тебя с собой увели! Нужна им человечья голова? Так твоя покрасивее моей будет!
Он сделал шаг к Младине. Но не успела она даже понять, что он собирается сделать, как между ними мелькнула светлая молния. Белая волчица, будто метель, залетевшая в теплое зеленое лето, одним прыжком соскочила с мыска, из-под берез, и встала между Младиной и Травенем. Черная губа вздернулась, обнажив белые острые клыки, в желтых глазах вспыхнула угроза. Травень попятился, невольно двинул руками в воздухе, словно пытаясь найти некое оружие, но при нем не было даже ножа. Только цветочный плетень валялся на траве с половиной разорванного Веснавкиного венка.
Младина попятилась, отступая к тропе вверх, потом повернулась и побежала. Взобралась на мыс, ухватилась за березу, и сразу стало спокойнее – немногочисленные деревца обступили ее, прикрывая живой стеной. Удобная тропинка кинулась под ноги, сама унося прочь от этого места, тянула дальше и дальше.
Волчица оказалась рядом, потом побежала впереди, иногда оглядываясь и явно приглашая следовать за собой.
Скоро Младина перестала понимать, куда ведет ее лесная вожатая сквозь серые предрассветные сумерки. Знакомый берег скрылся, вокруг встала роща, потом вдали заблестели огни на широкой луговине – но она не узнавала места. Это была не их, Овсеневская луговина, и не те огни, что раскладывали ее родичи. Возле костров плясали, кружились, но Младина не видела никого знакомого. Когда под ногами зашуршала примятая плясками и играми трава, Младина замедлила шаг, обернулась, словно желая спросить у белой волчицы, куда та ее привела, но волчицы нигде рядом не оказалось. Как появилась, так и пропала.
Вспомнился чужой лес, через который ее вел сначала неведомый старик, потом женщина-лебедь, потом тур-оборотень, и Младина невольно огляделась, ожидая увидеть кого-то из них. И в то же время неизвестность не тревожила, а, наоборот, наполнила предчувствием чего-то радостного. Кто-то здесь ждал ее, она это точно знала и оглядывалась, пытаясь понять, кто же это.
доносилось от кружащего хоровода. Там играли в «голубка», на головах иных девушек уже пестрели венки, какие-то еще оставались простоволосы.
Как снежок она бела, Как ягодка румяна! Как березонька стройна, То невеста моя!
Младина подходила все ближе, но еще не видела того, кто в середине круга. А песню запели заново, без остановки: видимо, очередной «голубок» все не мог выбрать, кому отдать венок.
Ходи, сизый голубок, сизокрыленький…
И вдруг песня оборвалась, только кто-то еще тянул на другой стороне: «То невеста моя, поцелует меня…» Круг распался, разорванный изнутри, и перед Младиной вдруг возник высокий парень с венком в руках. И с первого взгляда она узнала и то, и другое. Это ее венок, с розовой ревелкой, и… ее жених?
– О боги! Это ты! – воскликнул парень, очутившись перед Младиной и жадно впиваясь взволнованным взглядом в ее лицо. В голосе его звучала лихорадочно радость, недоверие – но не удивление. – Тебя привезли! Привезли все-таки! А мне никто слова не сказал! Даже дед смолчал! Уж как я просил его, как умолял: ну когда же, давно пора за невестой посылать, чего ждешь, пока я поседею, что ли! И не знал даже, а он снарядился, мне слова не сказав! Уж я тебя ждал, ждал!
