– А он говорит, что приходила ты к нему, кляла Кощеево подземелье, куда тебя судьба злая загнала, и молила прийти скорее, спасти, на белый свет вывести.
– Не было такого! – воскликнула Унелада. – Я не приходила и не молила. Разве что…
– Это была не ты! – закончила ее мысль Лютава. – Но кто? Кому понадобилось тобой прикидываться?
На этот вопрос дочь могла ответить ей лишь недоумевающим взглядом.
– За ним могла прийти… Младина, – подумав, шепнула Унелада.
Она, разумеется, знала, какая опасность подстерегала ее жениха и чем было вызвано их давнее обручение.
– О какой Младине ты говоришь?
– О вещей виле. Она же одна.
– Нет. – Лютава улыбнулась. – Она не одна. Ты забыла, что у тебя есть двоюродная сестра? И что ее тоже зовут Младина?
– Но она же…
Унелада чуть не сказала «она же умерла», потому что дочь ее вуя, угрянского князя Лютомера, в роду принято было считать умершей и поминать среди «дедов». Так говорили вслух, и только на самом дне памяти хранились тонкие намеки, когда-то сделанные матерью, что та девушка «мертва» лишь в обрядовом смысле.
– Ее же…
– Ее отдали из рода прочь, чтобы спасти от проклятия. Но она жива. Я даже не знаю, где она и у кого, но ее веретено цело, а значит, с ней все благополучно. И не может быть, чтобы наша кровь не сказалась, чтобы боги и чуры не вспомнили о ней. Наверное, она мало чего умеет, но она много чего может. И это способно далеко ее завести! А ты еще сильнее Макошины нити запутала, когда с Бранятой сбежала. Пришла пора распутывать. Уж вы поделите, девки, ваших женихов, кому какого. А то ведь Хортеслав, князь молодой, ждать судьбы у воды не станет.
– Я уже нашла свою судьбу! – Наконец Унелада набралась смелости сказать это и взглянуть матери в глаза. – А она пусть Хортеслава забирает. Все равно ее жених тоже в лесу пропал, родичи его уж сколько лет сыскать не могут. Пусть она за него идет, а я Бранемеру нового сына рожу!
– Может, и родишь. – Лютава не стала спорить. – Отчего же нет? Но что посеяно, то взойдет. А поле судьбы забросить – самому потом чертополох вместо хлеба есть. Пойдем с тобой искать их.
– Куда? – изумилась Унелада, знавшая, что ей нет ходу из этого подземелья еще почти три месяца, до самого равноденствия.
Лютава посмотрела на нее, улыбнулась и помолчала. Потом взяла за руку:
– К бабушке твоей пойдем.
И будто прыгнула куда-то вниз, увлекая за собой дочь. В этом подземелье они и так уж находились на Том Свете, но требовалась сила, чтобы отсюда шагнуть за более далекие пределы.
…Безграничный молчаливый лес. Сюда Унелада попала впервые. Здесь не было тропинок, но Лютава шла вперед, держа ее за руку, и деревья расступались перед ними, чтобы снова сомкнуться за спиной. Вернее, Унелада думала, что они смыкаются, поскольку ни разу не посмела обернуться. На этих тропах оборачиваться нельзя – это она знала очень хорошо. Невольно бросая взгляд на деревья впереди, она видела, как на них проступают лица: суровые черты, окладистые бороды, опущенные веки. Под ее взглядом веки оживали, начинали трепетать, готовясь подняться, но Унелада всегда отводила глаза, не дождавшись. Она еще не смела встречать эти взгляды.
В стороне мелькнуло что-то живое, и Унелада вздрогнула. Этот лес был неподвижен и тих: здесь не пели птицы, не ползали муравьи, не качались ветки, не трепетали листья под ветром. И потому нечто серое, мелькнувшее где-то справа, сразу бросилось в глаза. Но едва она успела это отметить, как что-то серое скользнуло и за левым плечом. «Волки!» – хотела она сказать, но по невозмутимому виду матери поняла, что та о них знает.
– Здесь всегда так, – шепнула Лютава, не оборачиваясь. – Мы же к Волчьей Матери идем.
– А далеко еще?
– Это я у тебя спрошу: далеко еще?
Унелада поняла вопрос и сосредоточилась. Перестала вертеть головой, волноваться, удивляться. Перестала противиться зову этого леса. Не поднимая век, ловила взгляды деревьев. И каждый этот взгляд будто пронзал ее мягкой иглой, не ранил, а пришивал к себе, соединяя с собой. Появилось понимание, где она находится. В душе Леса Праведного – общей душе всех своих предков, соединенных в божестве Рода…
И тогда лес расступился широко, открыв поляну, а на ней – избушку, наполовину вросшую в землю. Высокие травы закрывали ее почти до крыши, а над дерном крыши шевелили листвой тонкие березки. Войти туда было все равно что войти в землю. У дверей лежали несколько волков. Словно собаки, при виде гостей они приподняли головы с настороженными ушами. Иные встали на изжелта-серые лапы, давая дорогу.
Лютава шагнула вниз по замшелым ступеням, постучала, толкнула дверь и вошла. С замирающим сердцем Унелада следовала за ней, и с каждым шагом ее сердце будто падало все ниже и ниже в бездну. Вот она ступила на земляной пол – как на самое дно осознанного мира. Огляделась. Изнутри изба казалась просторнее, чем снаружи, стены не сразу удалось разглядеть в полутьме. На них были развешаны длинные вышитые рушники, словно в день чьего-то имянаречения, свадьбы или поминок. Разглядеть мелочи узоров не удавалось, но по общему виду Унелада догадалась, что это и есть рушники трех видов: для наречения, свадебные и поминальные, всякий на своей стене.
Перед каждой стеной стояла скамья. Две свободные, одна занятая – крайняя слева. Там виднелась прялка, за которой сидела женщина – немолодая, хотя никогда еще Унелада не видала такой красивой старухи. Она пряла, и нить от ее руки тянулась к срединной стене, напротив входа, где на пустой скамье лежало веретено.
