– Ты поедешь на Угру, чтобы отвезти Гордяну. Но если ты… не сможешь привезти сюда Молинку – это будет и к лучшему. Самое умное тебе было бы взять другую жену.
– К?какую же? – сквозь зубы выдавил Ярко.
Его задело, что мать считает «к лучшему» то, что ему самому виделось несчастьем на всю жизнь, но он из почтительности старался не обнаруживать своих чувств.
– А ты не понимаешь? – Чернава посмотрела на него с сожалением.
– Нет! – сердито отозвался Ярко. – К кагановой дочери, что ли, посвататься? От двадцати пяти жен у него дочерей, поди, целая сотня, не напасется женихов!
– К лешему хазар! Я о Семиславе говорю!
Ярко в изумлении воззрился на мать:
– Семи…
– Она молода, детей не имеет. Чем не невеста? И сама ведь замуж собирается. Всякая вдова имеет право себе в дом нового мужа взять, которого захочет. А кто князеву жену за себя берет, тот и на стол садится. Не помнишь, как сам Святомер за меня сватался, когда отец погиб? Ты уже взрослый был, все понимал. Целый год деверь любезный тут пороги обивал, подарочки носил всем братьям и сладкими речами меня улещивал. Знал, что, коли пойду я за него, ему тебя уже опасаться будет нечего и просидит он на княжьем столе, пока не умрет.
– Он и просидел… – сердито пробурчал Ярко.
– Так ему Недоля напряла. А прошла бы стрела чуть правее – и выжил бы. А ты не на прошлый, так на этот год бы женился, дальше уж тянуть нельзя. И пришлось бы ему с братова стола слезать. А со мной – и не пришлось бы. Но я?то не из полешка вырезана – понимаю. Потому и не пошла за него. Ты мне всех дороже, сынок, я только о тебе и радею.
– Спасибо, матушка! – Ярко обнял ее, будто в детстве, мечтая найти отдых от всех забот в материнских объятиях.
– Хоть и не люблю я ее, – Чернава вздохнула, – но что тебе на пользу, то и хорошо. Хочешь, сама посватаю?
– Н?нет! – Ярко после краткого колебания все же мотнул головой.
Колебался он не от мысли взять за себя молодую вдову, а из нежелания перечить матери, которая, по уму говоря, была кругом права.
– Ты подумай! – убеждала Чернава. – Гордяну отдадим на Угру, Семиславу возьмем за тебя – нам и каган не занадобится. И тогда Добряте, коли он свою сестру в хазары отдаст, только меньше веры у людей будет. Все к нашей пользе и сложится.
– И здесь ты права, матушка! – Ярко снова обнял ее. – Но не казни, а не могу я от Молинки отказаться. Она мне и света белого милее. Пока надежда есть, я другую не возьму.
– Смотри! – Чернава вздохнула, ее лицо посуровело. – Добрята ведь тоже не дурак. Пока будешь ездить, он себе Семиславу высватает. Зря, что ли, он так старался, чтобы она с покойником все связи разорвала? Она ему самому нужна, иначе он, пожалуй что, на краду бы ее спровадил!
– Она не пойдет за него! – в гневе воскликнул Ярко. – Он уж сколько лет на нее слюни пускает: видит око, да зуб неймет!
– Он ей свояк. А где одна сестра, там и другая.
Ни для кого не было тайной, что Доброслав уже много лет – чуть ли не с самой отцовой свадьбы – бросал на молодую мачеху вовсе не сыновние взгляды. Знал, конечно, об этом и Святомер, но никогда не унижался до подозрений, твердо веря, что рожденный им сын и выбранная им жена не покроют его позором. И все также знали, что Семислава поводов к попрекам не давала и с пасынком обращалась как добрая мачеха, не более того.
Но теперь все для нее изменилось…
* * *
А мудрая княгиня Чернава была во всем права. Доброслав тоже понимал, чем может укрепить свое положение как отцова наследника. Отнюдь не глупая заносчивость руководила им, когда он при всех родичах, старейшине и чурах насмехался над двоюродным братом, дразнил его беспортошным мальцом, чуть ли не силой выпихивая в поездку за невестой. Пусть едет. Пусть отвезет на Угру свою сестру, пусть доставит оттуда себе жену. А Доброслав в это время тоже возьмет новую жену, не выезжая из дому. И тогда Ярко сможет жениться хоть на всех пяти дочерях угрянского князя – это ему уже не поможет.
– Ты пойдешь за мужем в Навь? – прямо спросила Чернава в тот день, когда Святомер скончался и она поставила на окно миску воды и повесила погребальный рушник – душе умывать и утираться.
Семислава подняла на нее покрасневшие от слез глаза. Лицо ее выглядело изнуренным – не столько от трудов по уходу за больным, сколько от тоски и безнадежности. За время болезни мужа она сильно изменилась, поблекла и выглядела будто лебедь с подрезанными крыльями.
– У тебя нет детей, – продолжала Чернава. – Семь лет – это долгий срок. Навь давно отметила тебя, ты – пустая верба, и теперь, когда князь ушел к дедам, зачем тебе оставаться здесь, если некого растить?
– Но я… я вовсе не пуста, – выговорила Семислава, с трудом отрываясь от мыслей о свершившемся. – У меня… будут дети. Дочь… двое сыновей. Я знаю. Моя мать гадала, когда за мной только приехали сваты. И сказала мне. И это не моя вина, что они еще не родились.
– Да ее не попрекать, а хвалить надо, что эти дети не родились, – вздохнул Начеслав. – Братец Святомер… изломала его жизнь походная, а он уж не отрок давно. Кабы и
