Груць ушел из столовой вскоре после них. В своей комнате он, не раздеваясь, свалился на кровать и уставился в потолок. Трещины на потолке сбегались и разбегались в разные стороны, как и его мысли.
Чем дольше он лежал, тем сильнее его одолевал сон. А чем больше на Груця наваливался сон, тем проще ему казались проблемы. Засыпал он обычно совершенно успокоенным.
В дверь постучали.
– Слышь, браток… – В приоткрытую щель просунулась голова с торчащими в разные стороны вихрами. Патлатый, прищурившись, вглядывался в темноту комнаты. Из окна падал едва приметный слабый свет луны, пробившийся сквозь туман облаков и отраженный снегом.
Миллек застонал и попытался зарыться головой в подушку. Сейчас для него было слишком много и этого количества света, и этой громкости звука.
– Дагир, оставь меня в покое, и на рассвете я буду как огурчик…
«Значит, харадца зовут Дагир, – подумал Патлатый. – Надо запомнить».
– Да нет, браток, это я. – Патлатый, стараясь не шуметь, вошел в комнату и почти на ощупь прошел к кровати. Чиркнул длинной спичкой об стену и зажег фитиль лампы. Она немного зачадила, но потом дала неяркий ровный свет. – Я тебе тут опохмелочку принес. Ты прими – полегчает.
Возница заглянул в кружку. В ней плескалась мутноватая жидкость. Его передернуло:
– Фу ты…
– Давай, давай, не фукай тут… Пей!
Пришлось пить, потому что кружка, зажатая жилистой рукой Патлатого, преследовала страдальца и не думала отступать. Миллек, морщась, пригубил, а потом сделал несколько жадных глотков. Он сел на кровати и вытер рукавом рот.
– А это не самогон…
– Конечно, не самогон. Если им опохмеляться начнешь – в запой уйдешь навечно. Это рассол. Гильда дала. Она же у нас добрая душа, всех жалеет.
– Фу ты… – повторил возница. – Нет, ты на самом деле меня спас. По голове словно кувалдами били. Теперь полегче.
– Я же говорил. – Патлатый сел на тумбочку у кровати, едва не уронив на пол керосиновую лампу. – Что, с утречка, говоришь, выдвигаетесь?
– Да должны были вечером вообще-то…
– Вечером-то зачем? В темень ехать что за удовольствие? И что твоя дамочка так торопится?
– Ой, кто их разберет… – Миллек залпом допил стакан.
– Может, везет что? – Патлатый стрельнул глазами в возницу, но темнота скрыла их алчный блеск.
Миллек на секунду замер, слишком прямо прозвучал вопрос. Он не видел глаз собеседника, но опоенная, а после убаюканная его настороженность, и так не особо развитая, вдруг встрепенулась. Он вдруг вспомнил, что большинство вопросов Патлатого так или иначе крутились вокруг тех, кого он вез.
– А что?
– Да так. Думаю, может, она яйца перевозит, вот и торопится, чтоб не протухли. – Патлатый хохотнул. Вышло немного натянуто.
Миллек тоже улыбнулся.
– Где бы еще раздобыть такого? – Он покачал в воздухе кружкой.
Патлатый пожал плечами:
– Сейчас? Да где уж такое добро сыщешь! Все спят уже. Утра жди.
– Да уж, выходит, не повезло. – Миллек посмотрел в кружку, потом перевел взгляд на Патлатого. Пить ему хотелось невыносимо. – А может, пойдем поищем? Я-то смотрю, ты здесь все знаешь.
– Да, я любопытный. Натура такая. Но шарить по дому папаши Крайта посреди ночи – плохая идея.
– Тогда пойду, что ли, снега поем.
Патлатый снова улыбнулся:
– Там внизу еще колодец есть. Но тоже не советую – собак на ночь отвязывают. А они только хозяев признают.
– Я же говорю – не везет, – застонал Миллек.
– Это потому, что ты не тем в жизни занимаешься. Все через труд. Вот и не прет.
– А проще-то как жить? С неба никому ничего не падает. Воровать – и то надо уметь.
«Похоже, сегодня день такой! Все меня будут носом тыкать, говоря, что «воровать – и то надо уметь», все – даже отсиживающий свой зад на козлах возница. У всех об этом понятие есть, и при этом все считают, что у меня такого понятия нет».
– Как жить? По-разному. Проще – это значит приспосабливаться. Ловить момент. Ловить момент и выгадывать для себя.
Миллек внимательно слушал Патлатого. Эти слова перекликались с его собственными мыслями, звучащими в голове на протяжении всей дороги.
«Какой смелый он, этот парень, – думал возница. – Или глупый. Вот так высказывать все, что на душе, первому встречному. Хотя, может, я так располагаю к себе. Вызываю доверие. Вот надо же, у одних вызываю доверие, а у других – нет. Эх, как жаль, что не он мой напарник, а этот тупой горец!»
– А мы бы с тобой спелись, – наконец произнес он. – Жаль, что ты не занимаешься извозом – могли бы быть напарниками.
