Кэрис просыпается ночью, как обычно, перед рассветом: она кричит из-за скелета собаки, который, покачиваясь, плывет к ней в невесомости.
У нее сильно бьется сердце, она тянется к свету, но дворняга растворяется, рассеивается, стоит лишь частицам света коснуться ее костей.
— Кэрис, не думаешь, что сегодня ты могла бы попробовать…
— Пожалуйста, не говорите, что мне нужно причесаться. — Она не поднимает головы от подушки и не пытается повернуться на голос матери. Тут все голоса одинаковы. Все одинаковы в том, что они все здесь, но ни один из них не его. — Я знаю. Я не могу.
Она лежит на краю кровати на боку, спиной к двери в темноте.
— Я правда думаю, что нам нужно по крайней мере поменять постель. Ты спишь на ней уже много дней.
Кэрис не отвечает.
— Пожалуйста!
— Мне нравится такая.
Постель пахнет землей, солью, человеком — успокаивающими запахами, так пахнет пот и паника.
Гвен входит в двери, играя чипом от комнаты, и Стенные реки возвращаются к жизни с фотографиями поездки на море, перетекающими по комнате из рамки в рамку.
— Вот. Разве так не лучше?
Другая атмосфера в том, что кажется иной жизнью. Она помнит жар на своем лице, тепло от него, лежащего рядом на песке. Она не поднимает взгляд, а, наоборот, натягивает одеяло на голову.
— Пожалуйста, мам. Не сегодня.
— Я побуду с тобой какое-то время, Кэри, — говорит ее мать. — Пока ты не оправишься.
Оправишься? Как можно оправиться от чего-то настолько катастрофичного? Но Кэрис лишь кивает в ответ.
— Я подумала, что тебе было бы неплохо иметь какую-то компанию.
Кэрис, которую вытащили из кровати и настоятельно призвали выйти на солнечный свет, игнорирует предложение составить ей компанию и вместо этого, избегая толпы, бредет по Воеводе 6; она направляется к маленькому городскому пляжу и по пути смотрит на волны.
Позор — худший враг горя, и Кэрис стряхивает его, как нежеланную руку, схватившую ее за плечо, налет сочувствия и симфония шепота, которые не заботят ее, которых она не хочет. Известность сделала ее злой, прорезавшись сквозь неприкасаемую летаргию. Она знает, что люди смотрят на нее с благоговением, желая спросить, что случилось и как она себя чувствует, но Кэрис идет по улицам Воеводы с диким взглядом и такой же прической, одетая в старую рыбацкую толстовку Макса, не останавливаясь и ни на кого не глядя. Летаргия помогает ей оставаться онемевшей. Это означает, что ей не нужно сходить с ума от горя. Злость закипает в ней, и она этого не хочет.
Она приходит в приют для собак на Воеводе, ища морду, преследующую ее во снах. Находит ее в чертах облезлой помеси терьера и вяло интересуется, как забрать его себе.
— Вы не можете взять его домой сегодня, — говорит администратор. — Хотите, навещайте его несколько недель, чтобы привыкнуть к нему, и нам нужно будет посетить ваш дом — убедиться, что он подходит для собаки.
Кэрис молча смотрит в глаза дворняги — немыслимого зеленого оттенка, — пытаясь оценить душу щенка.
— Будете звать его Фадж? — мягко спрашивает девушка.
— Простите?
— Его кличка. Здесь его зовут Фадж, но вам не обязательно оставлять ее. Хотя мы и рекомендуем использовать клички, которые звучат похоже, чтобы избежать путаницы.
— Лайка. — Кэрис протягивает руку, чтобы погладить его, а он вздрагивает от ее прикосновения и съеживается, очень сильно дрожа. — Его зовут Лайка.
— Вы будете хорошей хозяйкой для маленького Лайки, я уверена. Ему пришлось нелегко.
— Нам обоим, — говорит Кэрис, хотя администратор не уверена, что услышала именно это.
— Прекрасно. — Она закрывает клетку и поднимает глаза на Кэрис. — О, черт возьми, вы же не… Та самая? Бедняжка.
Она каждый день навещает Лайку, принося с собой жилистые угощения для терьеров. Поначалу он ей не доверяет, но пострадавшие существа чувствуют родственные души, и постепенно она задабривает его, щенок не ощущает угрозы от женщины, которая заползает к нему в клетку на четвереньках и лежит возле него. Уже через две недели он неуклюже выбегает из своей конуры ей навстречу, и они вместе, вполне довольные, сидят в саду приюта, пока не заканчивается время посещения.
— Теперь он готов пойти домой с вами, — говорит администратор, и Кэрис кивает. — Вы с ним выглядите как родственные души.
Родственные души. Эта мысль надламывает ее, и она опять молча уходит.
— Тебе нужно снова вернуться в мир, Кэрис. Ты не можешь запереться от всех и никого не впускать.
Она опять заняла свое место в плетеном кресле, лицом к морю, Лайка дремлет у нее на руках, но люди не позволят ей оставаться тут. Они не позволят ей не разговаривать.
