Не то слово!
Сначала я думаю, что гудение внутри ангара как-то связано с освещением, но потом понимаю – нет, тут что-то другое. Гул такой глубокий, что отдается в крестце, словно ультранизкочастотная вибрация тяжелого, массивного двигателя.
Как будто загипнотизированный, я подхожу к боксу.
Никогда и не мечтал даже, что увижу его, так сказать, во плоти и в этом масштабе.
Вблизи поверхность совсем не гладкая, и свет отражает так, что она кажется многогранной, почти полупрозрачной.
Лейтон указывает на сверкающий под лампами идеально чистый бетонный пол.
– Вот здесь тебя и нашли. Ты был без сознания.
Мы медленно обходим куб.
Я протягиваю руку, провожу по его поверхности пальцами.
Холодная.
– Одиннадцать лет назад, после того как ты получил премию Павиа, мы пришли к тебе и сказали, что у нас есть пять миллиардов долларов. Можно было бы построить космический корабль, но мы отдали деньги тебе. Чтобы посмотреть, чего ты способен достичь, располагая неограниченными ресурсами.
– Мои работы здесь? – спрашиваю я. – Мои записи?
– Конечно.
Мы доходим до дальней стороны бокса.
Лейтон ведет меня дальше, за угол.
На этой стороне в кубе вырезана дверь.
– Что внутри? – спрашиваю я.
– Посмотри сам.
Основание дверной коробки находится примерно в футе от пола ангара.
Я поворачиваю вниз ручку, толкаю дверь и уже делаю шаг…
Вэнс кладет руку мне на плечо.
– Дальше нельзя. Ради твоей же безопасности.
– Это опасно?
– Ты вошел в него третьим. Еще двое вошли после тебя. Пока что вернулся только ты один.
– Что случилось с остальными?
– Мы не знаем. Использовать внутри записывающие устройства не получается. Единственный отчет, на который можно рассчитывать на данном этапе, – это рассказ кого-то, кому удастся вернуться. Как тебе.
Внутри бокса пусто, неприглядно и темно.
Стены, пол и потолок изготовлены из того же, что и снаружи, материала.
– Звуконепроницаемый, герметичный, защищенный от ионизирующего излучения и, как ты, возможно, уже догадался, генерирует сильное магнитное поле, – говорит Лейтон.
Я закрываю дверь и слышу, как внутри срабатывает запирающее устройство и штифт замка становится на место.
Смотрю на куб и как будто вижу восставшую из мертвых неосуществленную мечту.
Мне было около тридцати, когда я работал с подобием такого вот куба. Только тот имел сторону длиной в один дюйм и предназначался для помещения макроскопического объекта в суперпозицию.
Или в «кошачье состояние», как говорим иногда с претензией на юмор мы, физики.
Речь, разумеется, идет о коте Шредингера, знаменитом мысленном эксперименте.
Представьте, что внутри герметично закрытого стального ящика находятся кот, колба с ядом и радиоактивный источник. Если внешний сенсор регистрирует радиоактивность – в данном случае распад атома, – колба разбивается, и высвободившийся яд убивает кота. При этом шансы на то, что атом распадется или не распадется, равны.
Остроумный способ связать два мира: наш, классический, и субатомный.
Копенгагенская интерпретация квантовой механики предлагает следующее: до момента вскрытия ящика, до непосредственного наблюдения, атом пребывает в суперпозиции неопределенного состоянии распада и нераспада. Что означает, в свою очередь, что кот одновременно жив и мертв.
И только после того, как ящик открывается и происходит акт наблюдения, волновая функция редуцирует в одно из двух состояний.
Другими словами, мы видим только один из двух возможных исходов.
Например, мертвого кота.
И это становится нашей реальностью.
Но тут начинается самое чудн
