Я машу рукой, вхожу в куб и закрываюсь изнутри.
Лейтон включает ускоренную перемотку.
На протяжении пятидесяти минут ничего не происходит.
Наконец Вэнс переключает воспроизведение в обычный режим. В кадре возникает кто-то еще.
К боксу идет женщина с длинными волосами.
Открывает дверь.
Запись переключается с камеры наблюдения на головной видеорегистратор.
На экране – интерьер куба, свет падает на голые стены и пол, отражается от шероховатой металлической поверхности.
– Вот и доказательство, – говорит Лейтон. – Тебя нет. А потом… – Он открывает еще один файл. – Запись сделана три с половиной дня назад.
Я вижу себя. Вижу, как выхожу, пошатываясь, из куба и валюсь на пол так, словно меня вытолкнули.
Проходит какое-то время. Я вижу небольшую команду в защитных костюмах. Они поднимают меня и загружают на каталку.
Передо мной на экране первые мгновения того кошмара, в который превратилась моя жизнь. Мои первые секунды в этом прекрасном, новом – чтоб ему провалиться! – мире. Я смотрю на экран и не могу отделаться от чувства, что во всем этом есть что-то сюрреалистическое.
На первом подуровне для меня уже приготовлено спальное помещение, и по сравнению с недавней камерой это – большой шаг вверх.
Шикарная кровать.
Ванная.
Письменный стол с вазой, в которой стоят свежесрезанные цветы. Их аромат наполняет всю комнату.
– Надеюсь, здесь тебе будет комфортнее, – говорит Вэнс. – И вот что я тебе скажу: пожалуйста, не пытайся покончить с собой, потому что все мы здесь за тобой присматриваем. Охранники прямо за дверью, остановить тебя всегда успеют, но тогда жить придется в смирительной рубашке, а эту комнату сменить на ту отвратительную камеру внизу. Если вдруг начнется депрессия, сними трубку телефона и, кто бы ни ответил, попроси найти меня. Не страдай в одиночестве.
Он похлопывает по лэптопу на письменном столе.
– Здесь все твои работы за последние пятнадцать лет. И даже те исследования, которые ты проводил до прихода в лабораторию «Скорость». Пароль не нужен, доступ свободный – смотри, пользуйся. Может, что-то вспомнится.
Лейтон идет к выходу, но у порога оборачивается:
– Кстати, дверь будет на замке. – Он улыбается. – Исключительно ради твоей же безопасности.
Сижу на кровати с лэптопом и пытаюсь придумать, как же мне охватить весь объем информации, содержащейся в десятках тысяч папок.
Папки сгруппированы по годам и уходят в далекое, еще до премии Павиа, прошлое, а некоторые даже относятся к колледжским временам, когда у меня только проклюнулся интерес к тому, что стало потом целью всей моей жизни.
Работы в более ранних папках мне знакомы – это черновики доклада, ставшего в результате моей первой публикацией, отрывки из близких к этой теме статей – все, что так или иначе вело к моей работе в лаборатории Чикагского университета и построению моего первого, крошечного куба.
Информация из «чистой комнаты» тщательно рассортирована.
Я читаю и читаю файлы на экране лэптопа, пока не начинает двоиться в глазах, и продолжаю даже потом, отмечая, как исследование уходит все дальше от того пункта, на котором я остановился в своей версии моей жизни.
Ощущение такое, будто я лишился памяти и теперь читаю собственную биографию.
Работа, работа, работа. Каждый день.
Записки становились все яснее, точнее, полнее.
Но по мере того, как попытки создать суперпозицию макроскопического диска заканчивались ничем, в записках начинали звучать отчаяние и безнадежность.
Глаза закрываются, и я ничего не могу с этим поделать.
Выключаю свет на прикроватной тумбочке, ложусь и натягиваю на голову одеяло.
В комнате темно хоть глаз выколи. Единственное пятнышко света – зеленая точка высоко на стене напротив моей кровати.
Камера, работающая в режиме ночного видения.
Кто-то следит за мной, за каждым моим движением, за каждым вдохом.
Закрываю глаза, стараясь отключиться. Но каждый раз, когда я так делаю, в голове снова и снова вспыхивает одна и та же картина: стекающая струйкой кровь – на ее лодыжке, на голом подъеме.
И черная дыра между глазами.
Как легко было бы сдаться!
Опустить руки.
Я касаюсь в темноте нитки на безымянном пальце и говорю себе, что у меня есть другая жизнь, настоящая – где-то там.
Так бывает при отливе: ты стоишь на берегу, а море высасывает и уносит песок из-под ног. Так и со мной сейчас – родной, привычный мир и поддерживающая его
